Юрий Антропов - Самосожжение

Но орать на Алину не следовало, и я хорошо это знал. Ей было сейчас и без того плохо. Я с ужасом пытался представить себе то состояние, в котором Алина теперь находилась. Однажды, во время встречи с отцом, с которым я не виделся несколько лет, я выпил на радостях больше своей нормы, нормы непьющего человека, и был в тяжелом похмелье, около двух суток. Мне казалось тогда, что противнее этого состояния быть не может. Но ведь меня, если вспомнить, мутило — и только. И болела голова. Алину же, кроме этого, еще и лихорадило, и бросало в жар. У нее и давление прыгало, и сердце барахлило, и все внутри — низ живота и желудок — скручивало, как говорила она, тянуло, словно разрывало на части. Я понимал, что это кощунство — сравнивать ее состояние с тем, что мне однажды пришлось испытать после перепоя. Но худшей муки физической для меня, кажется, не было. И я сочувствовал Алине как мог. Тем более что такое ее состояние, означавшее зарождение новой жизни, продолжается не день и не два, а до самых родов.

— Давай завтракать, — сказала Алина, чтобы только больше не говорить на эту тему. — Сколько времени?

— Без десяти девять… Стоят, что ли? — Я поднес часы к своему уху, мне казалось, что с тех пор, как проводили в школу Гошку, прошло около часа по крайней мере. — Идут… И все-таки что ты намерена делать? — Мне хотелось немедленной ясности.

Алина неопределенно пожала плечами:

— Не знаю… Пока еще не знаю…

Но я видел, слышал в ее голосе, что она уже знает, что все уже решила без меня.

«Она всегда все знает! — мысленно разозлился я. — И про письма тоже все знает… А потом еще сетует, что я перестал ее понимать, что хуже к ней отношусь, чем прежде…»

— Мама, хочу к тебе на ручки! — потянулся к ней Юрик, словно чувствуя настроение матери.

Я встал и подошел к окну. Я опять подумал про письма, которые порваны были, конечно, не сегодня и не вчера, но сказал совсем о другом:

— Я вижу, Алина, ты уже вроде как не считаешься со мной…

— Что ты имеешь в виду? — вяло спросила она.

— Но ведь ты сама-то не сейчас, не только что узнала, почувствовала!

Она помолчала, задумчиво гладя волосы Юрика.

— Да… уже несколько дней…

— Но я ничего не замечал!

— Я старалась потихоньку… И вообще, как всегда поначалу, я не была уверена… Думала, может быть, это с желудком что-то… Пока это не часто… — Она посмотрела на меня так, будто заранее виноватилась передо мной за все те тревоги и огорчения, которые навалятся теперь на нас вдобавок к другим заботам.

Я вздохнул и, подойдя к Алине, мягко обхватил ее голову ладонями и прижал к себе.

Юрик затих между нами, но ненадолго — тут же замолотил руками и ногами, и мать поставила его на пол.

Я обнял Алину, коснулся губами ее щеки.

Ты у меня совсем ещё молодая… — шепнул я.

Она с недоверием покосилась на меня, слегка отстранившись. Я тоже напрягся, ожидая, что сейчас она, как обычно, произнесет свою излюбленную, вроде бы кокетливую, но на самом деле очень ехидную фразу: «Неужели? Можно подумать…»

Она, однако, молчала, все так же пристально глядя на меня.

А разве же не молодая? — как бы искренне удивился я, на самом деле провоцируя ее, хотя и подсознательно.

Она мягко, с оттенком легкой печали усмехнулась и заметно расслабилась, стала не такой напряженной.

— И ты у меня красивая… — Я снова хотел быть искренним.

— Старуха, — полушутливо перебила она, сдержанно принимая мою ласку. — Целых тридцать пять лет!

— А я говорю: красивая… — А где Юрик? — спохватился я. — Что-то он притих…

Друг за дружкой мы торопливо пошли из кухни. В прихожей мы разделились — каждый заглянул в свою комнату.

— Ах, вот он где!.. — Я остолбенел на пороге.

Юрик сидел за моим письменным столом и, высунув язычок от усердия, замазывал белым чертежным штрихом текст рукописи, начисто перепечатанный мной накануне.

Алина вынырнула из-под моего плеча, ойкнула и метнулась к Юрику:

— Ты что делаешь, разбойник?!

Я остановил ее:

— Не надо. Теперь уж все равно… Пусть мажет…

Я хотел было вернуться в кухню, куда и Алина должна была прийти, потому что мы так и не позавтракали, но по пути сказал себе, что, если сейчас я сверну в другую комнату и Алина сама по себе пойдет за мной, значит, тут мне и надо поговорить про письма. Лучшего времени у нас не будет. Пока Юрик занят не то редактурой, не то цензурой. Пока в школе Гошка. Пока в доме стоит редкая тишина, — видно, потому она и установилась, что была не к добру…

Я свернул в комнату, и Алина, оставив Юрика, тотчас пошла за мной. Я сел на край продавленного кресла.

— Аля… — Я посмотрел на нее, бочком присевшую в старое креслице. — Что-нибудь случилось?

— Да нет… — Она пожала плечами, уводя взгляд в сторону. — Все в порядке.

— Хм, все в порядке… — Я накалялся, но сдержал себя. — Тошнит?

— Немного…

— Что же ты думаешь делать?

Она не выдержала моего взгляда, потупилась.

— А ты считаешь, что у меня есть выбор? — спросила она.

— По-моему, да. — Я, конечно, хитрил, чтобы не отбивать у нее надежду. — Ведь раз на раз не приходится. Токсикоз еще ни о чем не говорит. Роды могут быть совсем безопасными.

Она улыбнулась. Но не снисходительно, что было бы вполне справедливо, а вроде как сочувственно. Она знала, что я хотел завести еще одного ребенка.

— У меня весной государственные экзамены, — торопливо сказала она, оправдываясь передо мной. — Я должна сдать. Мне больше не разрешат взять академический. Я и так уже три раза брала. Из-за Юрика…

Я подавленно молчал. Дело не в экзаменах, мысленно сказал я себе. И не в токсикозе. Большая часть женщин испытывает токсикоз, и теперь это становится нормой. Все дело в том, что Алине просто не хочется иметь еще одного ребенка. Если бы она хотела — все аргументы были бы в пользу этого желания. Да и она сама чувствовала бы себя совершенно иначе. А так — у нее даже силы воли нет…

И неожиданно для себя я произнес все это вслух, гневно глядя на Алину.

Она долго молчала, потупившись. Потом тихо произнесла:

— Мы не имеем права… Такая сложная теперь жизнь…

Вот и все аргументы, подумал я. Не мог я так быстро совладать с собой, чтобы сказать ей хоть что-нибудь такое, от чего у обоих отлегло бы на душе. Это лишь позднее, чаще всего поздней ночью, осоловело глядя в темень комнаты, я вспомню все свои разговоры с Алиной, праведные и неправедные, и стану клясть только себя одного.

По счастью, в эту минуту, выводя нас обоих из оцепенения, кто-то дернул за ручку двери. Три раза подряд. Да кто же еще, как не Гошка! Это был наш условный сигнал. Чтобы не будить Юрика звонком.