Костры миров - Геннадий Мартович Прашкевич

и с маленьким кузовом. Почему-то овальным, как под крупное яйцо. Таких крупных яиц не бывает, это понятно, но у наших ученых всякие заскоки. Провели меня в зал, на рентгене проверили. Практически здоров. Материал и инструмент свалены в углу, там я и работал. Иногда покурю, тележка мне до фонаря, разве что стряхивал пепел в кузов, больше некуда. Ну, там еще счетчики всякие на этой тележке, руль, как у мопеда. У меня племянник есть в деревне Бубенчиково. Он так гоняет на мопеде, что конная полиция не может за ним угнаться. Я говорю: «Залетишь, Никисор!» А он: «Я баба, что ли?» Ему бы покрышки, как у той тележки. Такие широкие покрышки у той тележки, что можно по болоту шлепать, не то что по асфальту. Рублю деревянную клеть, а сам думаю: ну зачем такие покрышки, зачем овальный кузов? Кабачки, тыквы возить? У меня в Бубенчиково прошлой осенью созрела тыква на тридцать семь килограммов и сто тридцать пять граммов. Запросто вошла бы в такой кузов. Вообще на садовом участке…

НК. Не надо про садовый участок.

Сказкин. Да почему? Там шесть соток и речка рядом…

НК. Мы рады за вас. Но отвечайте только на вопросы. Деревянную клеть вы рубили один? Вам сказали, зачем она понадобится?

Сказкин. Сами понимаете, институт секретный. С одним плотником управиться легче, чем с двумя. (Облизывается.) Так сказать, соблазнов нет. Только неудобства с уборной. Шаг вправо, шаг влево – считается побегом. Показали место, где рубить клеть, там и работай. (Убежденно.) У нас в институте за то, что пошел в уборную, арестовать могут. А тележка пустая. В кузове ничего. Я инструмент кинул на пол и пошел к тележке. Думаю, зал большой, пока никого нет, прокачусь. Ну, там в дальнем конце какие-то бочки… Может, за ними пристроюсь, пока не видят… Ну, сел в седло, прямо как в мотороллере, повернул ручку, тележка и поехала.

НК. Кто-нибудь видел все эти ваши манипуляции?

Сказкин (подозрительно). О чем это вы?

НК. Я о том, как вы обращались с тележкой.

Сказкин. Я там один был. Я надежный. Все знают. Плавал боцманом на балкере «Азов», никаких политических нареканий. Я бывший интеллигент, уже в третьем колене. Академик Угланов знает. Тележка так и покатила по прямой. Вроде не быстро, а меня замутило. Ни капельки не пью, а вот пелена в глазах. Решил, что за бочками и остановлюсь… (Сокрушенно.) Приехал…

НК. Куда?

Сказкин (агрессивно). В Сухуми, наверно! Жарища. Ни одного туалета. Горы кругом – слева и справа. Ну, в смысле, нависают каменные стены слева и справа. Метров пять от одной стены до другой, только вдали как бы арка проглядывает. Небо сизое от дыма и гари. Шашлыками не пахнет, глотку першит. Сижу в седле, ноги свесил, а вокруг жара, тянет угаром, – наверное, лес горит. Думаю, где егеря? Где лесники? В Бубенчиково однажды горел торфяник, так туда трактора пригнали. Один опахивал дымящееся поле и ухнул под землю, как в пещь огненную. А тут, хоть задавись.

НК. Серп Иванович, вы удивились такому необычному перемещению? Отъехали совсем ненамного – и вдруг горы…

Сказкин (часто моргает). Да я обалдел! Это ж Сухуми! До него от нас ехать и ехать! Я всякое видал в жизни и знаю, что лучше жену слушать, чем дежурного по вытрезвителю. Неужели, думаю, накинули мне мешок на голову и украли? Усыпили и увезли на тележке в горы, ни один блокпост не заинтересовался? Тогда почему никаких стад не видно? Если украли, должны определить в пастухи. Я же в газетах читал. Или ямы рыть. А подо мной тележка… Та самая… И мутит… Вот, думаю, влип. В Сухуми явился на казенной тележке! Так решил: раз нет егерей, сам гляну под каменную арку и поеду дальше.

НК. Куда дальше-то?

Сказкин. Домой, наверное.

НК. Но вы же говорите, что не знали, как…

Сказкин. Ну, знал не знал, какая разница? Как приехал, так и уеду. Мы – люди опытные. Сандалии на босу ногу, голыми пальцами пошевелил. Удачно, думаю, оделся для такой жары – штаны и рыжий свитер на голое тело. Только нога чешется. Потом шея зачесалась. Слез с тележки, дышу сизым дымом, перхаю, не привык еще. Всё чешется. И горят леса, точно. Ни одного егеря, ни одного лесника. Небо над головой, как овчинка, – мутное, темное. А впереди каменная арка. Как бы руины, я такие видел на островах. Ну, на греческом архипелаге. Выпивали там с чифом, не подумайте чего плохого. А когда стали бить местных греков, то, сразу скажи, статуй не трогали. Это полицейские потом для острастки внесли в протокол. Вот я и пошел к арке. Думаю, за ней люди должны быть, борьба за огонь и все такое. Окликну их, думаю, спрошу – какие цены на зелень? – и обратно. Рукой отмахиваюсь – пух летит, будто сдули на меня одуванчик величиной с березу. Сплошной пух в воздухе. Как муть в неполном стакане. Потом гляжу – на ладони кровь.

НК. Порезались?

Сказкин. Если бы. Сразу увидел, что на каждой пушинке черная точечка на конце. Как бы маленькие клещи. Представляете? Я таких даже на Ганге не видал. На каждой пушинке клещ! Продвинутые – летают. Не понравилось мне это. Но думаю, в институте все равно обеденный перерыв. Гляну за каменную арку и поеду дальше…

НК. Куда дальше-то?

Сказкин. Куда-нибудь. Я же не академик. У нас в Бубенчиково садовые участки рядом…

НК. Дошли вы до каменной арки?

Сказкин. А чего не дойти? Там метров пятьдесят и было-то.

НК. И что увидели за аркой?

Сказкин (неохотно). Ну, не дай вам бог… За аркой – скалы, пыль, жара, а впереди большая осыпь. Везде камни и песок. Будто язык каменный всадили между деревьями, а ниже, за осыпью, даже не знаю, как это сказать… ну, до самого края, до дымчатости и мглы все как в тумане. Лес, и чувствуется, река близко… Влажно… Гнилью несет… И папоротники. Резные, красивые, вот только… На Курилах у нас лопухи – в человеческий рост, а тут папоротники – метров по десять в высоту. Да я сам не поверил! Это представь, ты выходишь на балкон третьего этажа, и тебе папоротником в морду! А? И деревья какие-то не такие. Будто бутылки, обернутые в рогожку, а сверху воткнуто по пять веточек. «Шепот монаха». И душно, главное. В горле першит, уши закладывает. Видно, что недавно ломало деревья камнями. Сыпались камни вниз,