Фредерик Пол - Кометы Оорта

И снова ему помог слуховой аппарат, но это стоило пропуском нескольких слов:

— …и теперь мы на пороге успеха, — сияя, возглашал Флери, — ради этого события мы собрались здесь сегодня вечером… чтобы соединиться в братстве и в великой надежду… посвятить себя ее осуществлению… и выразить наше уважение и нашу любовь к человеку, который первым показал нам то, о чем мы должны мечтать!

Пока Американский комитет ветеранов внимал ораторскому искусству Дана Флери, Маршан излучал улыбку туманному морю лиц. Почти жестоко, подумал он, для Флери представлять все таким образом. На пороге успеха, в самом деле! Сколько лет они терпеливо ждут этого?.. А дверь до сих пор заперта перед их носом. Конечно, он криво усмехнулся, наверное, они посчитали, что торжественный банкет нужно устроить поскорее, если они не хотят иметь в качестве гостя покойника И все-таки… Он медленно обернулся и посмотрел на Флери с некоторым недоумением. В том, как он говорил, что-то было.

Что-то… Возможно ли…

Конечно же, нет, твердо сказал он себе. Ведь ни с одного блуждающего корабля не дошло до них ни одного сообщения, никаких известий, никаких достижений, ни одна мечта еще не стала реальностью. «Я бы первым узнал об этом». Не было никаких оснований полагать, что они могли бы скрыть от него на некоторое время что-нибудь подобное. Уж он-то бы узнал об этом.

— …и теперь, — продолжал Флери, — я не буду отвлекать вас от обеда. Потом еще будет множество речей, долгих и страстных, которые помогут вам все понять, уж это я вам обещаю. А теперь давайте есть!

Послышался смех. Раздались аплодисменты. Потом — шум и звяканье вилок.

Приглашение заняться едой, конечно же, не относилось к Норману Маршану. Он сидел, сложив руки на коленях, наблюдая за тем, как посетители рьяно принялись за еду. Он улыбался и чувствовал себя слегка обделенным с мрачным старческим сожалением. Он, право же, нисколько не завидует молодым, говорил он себе. Ни их здоровью, ни их молодости, ни их жизнерадостности и оптимизму. Впрочем, какая-то зависть была — к их бокалам со льдом.

Он попытался сделать вид, что наслаждается своим вином и огромной розовой креветкой с крекерами и молоком. По словам Азы Черны (а он должен был знать, ибо только благодаря ему он еще был жив), он мог выбрать одно из двух. Либо есть все что угодно, либо продолжать жить. Еще некоторое время. И то ли из-за своей доброты, то ли из-за отчаяния Черны сообщил ему максимальный срок, какой он может протянуть, и Маршан порою от нечего делать пытался подсчитать, сколькими из этих оставшихся месяцев он может пожертвовать ради того, чтобы один раз наесться от души. Он верил, что, когда Черны посмотрит на него после еженедельного медицинского обследования и скажет, что остались считанные дни, он возьмет эти последние дни и обменяет их на кусок жареного мяса с жареным картофелем и кисло-сладкой капустой. Но это время еще не наступило. При удаче он мог рассчитывать еще на месяц. Возможно, на два…

— Прошу прощения? — произнес он, полуобернувшись к шимпанзе. Даже смитованное, животное говорило так плохо, что до Маршана не сразу дошло, что обращаются к нему.

Ему не следовало поворачиваться.

Его запястье онемело; ложка в руке закачалась; мокрые крекеры упали на пол. Он совершил ошибку, пытаясь отодвинуть колено. Старым выглядеть — приятного мало, не хватало еще оказаться на виду у всех заляпанным едой, так что он сделал слишком быстрое движение. Кресло стояло на самом краю небольшого возвышения. Он почувствовал, что опрокидывается.

«Девяносто шесть лет — это уже слишком много для того, чтобы удариться головой об пол, — мелькнула у него мысль. — И если сейчас это произойдет со мной, то, может быть, лучше бы мне было отведать этих креветок…» Но он не разбился.

Он только потерял сознание. И ненадолго: когда он пришел в себя, его еще несли обратно в гардеробную за сценой.

Когда-то Норман Маршан решил посвятить свою жизнь надежде.

Обладая богатством, умом, женатый на красивой и хрупкой девушке, он вложил все, что имел, в Институт колонизации внесистемных планет. Начал он с пожертвования нескольких миллионов долларов.

Это было все, что его отец оставил ему, и было далеко недостаточно для успешного осуществления проекта. Это был лишь катализатор. Он использовал деньги для того, чтобы нанять рекламных агентов, держателей ценных бумаг, консультантов по инвестициям и менеджеров. Он потратил их на съемку документальных фильмов и рекламу на телевидении. При помощи этих денег он финансировал коктейли для сенаторов и призы для общенациональных конкурсов учеников шестого класса. Он добился того, чего хотел.

Он добился денег. Очень больших денег. Он собрал все деньги, которые удалось выпросить и вымолить из карманов планеты, и вложил их в финансирование создания двадцати шести огромных кораблей, каждый размером с десяток океанских лайнеров, и отправил их в космос, как фермер, разбрасывающий пшеницу по ветру.

«Я пытался, — шепотом сказал он себе, возвращаясь из самой глубокой тьмы, в которой он когда-либо бывал. — Я хотел увидеть, как человечество протягивает руку и касается нового дома… и я хотел быть одним из тех, кто направит его туда».

Кто-то говорил:

— …он знал об этом, не так ли? Однако мы пытались сохранить это в тайне… — Кто-то приказал говорящему заткнуться. Маршан открыл глаза.

И увидел рядом Черны, мрачно наблюдавшего за ним. Заметив, что Маршан пришел в себя, он произнес:

— С тобой все в порядке. — И Маршан понял, что это так: Черны сердито бросил эту фразу. Если бы дела были совсем плохими, он бы улыбался. — Нет-нет! — закричал Черны, хватая его за плечо. — Ты не останешься здесь. Тебе нужно домой, в постель.

— Но ты же сказал, что со мной все в порядке.

— Я хотел сказать, что ты еще дышишь. Тебе нельзя перенапрягаться, Норм.

Маршан возразил:

— Но банкет… я должен быть там…

Аза Черны заботился о Маршане уже тридцать лет.

Они вместе рыбачили, а разок-другой даже напивались. Черны ни за что не даст себя уговорить. Он только покачал головой.

Маршан тяжело откинулся на спинку. Позади Черны на краю кресла, наблюдая за ними, молча сидел на задних лапах шимпанзе. «А ведь он встревожен, — подумал Маршан. — Встревожен, потому что ощущает за собой вину за происшедшее со мной».

Эта мысль придала ему сил и он произнес:

— Как глупо с моей стороны было падать таким образом, мистер… простите?

Черны представил его.

— Это Дуэйн Фергюсон, Норман. Он работал на Копернике вне штата. Смитованный. Он присутствует на банкете в костюме, как обычно.