Андрей Буторин - Червоточина

Как раз в этот момент из щели под дверью просочилась темная, похожая на дым, клубящаяся полоска.

– Ага, – кивнул отец. – Полный хард-рок. Можно потихоньку идти.

– А мы разве не объясним людям, зачем их здесь собрали? – заморгала Соня.

– Мои мальчики им все объяснили, – сказал отец. – В лучшем виде, без слов, прямо в сознание.

Нича обвел взглядом толпу людей. Их было здесь много, несколько сотен. Люди стояли отдельными кучками, некоторые и вовсе поодиночке отошли в стороны.

Он вдруг увидел знакомые лица. Сначала он узнал Катю с надписью «LOVE» на топике. Девушка была одна, без своих многочисленных копий. Вероятно, с исчезновением Виктора и без поддержки «червей» результаты их деяний существовать не могли.

Также в стороне от основной людской массы стояли Аброськина и Казик. Ольга увидела, что Нича заметил ее, и помахала рукой. Он махнул в ответ. Аброськина что-то сказала Казику и потащила его за руку к ним. Подойдя ближе, она сказала всем «здрасьте» и обратилась к Ниче:

– Слушай, кто тут у вас главный? Этот дед? – мотнула она подбородком на отца.

– Я пока еще не дед, – с явной ноткой обиды сказал отец. – Правда, надеюсь, скоро им стану.

Нича скосил глаза на Соню. Девушка стремительно краснела.

– А что ты хотела? – побыстрее, пока отец не выдал еще какой-нибудь перл, спросил у Аброськиной Нича.

– Мы не хотим домой, – сказала Аброськина.

– Как это?.. – не понял ее Нича. – Домой ведь – в смысле на Землю, в реальный мир, – на всякий случай пояснил он.

– А, брось-ка на!.. Чё я, дура? Чё ты мне жуешь-то? – фыркнула Ольга.

– В общем, это… – вступил в разговор Казик. – Нам и тут хорошо. Мы решили остаться.

– Хорошо? – заморгал Нича. – Чего же тут хорошего?

– А чего плохого? – сказал Казик. – Солнце всегда светит, море теплое. Пиво… И вообще…

– Но пиво когда-нибудь кончится!

– Да и хрен-то с ним, – сказала Аброськина. – Мы винище гнать будем, тут виноград везде растет.

– Вино не гонят, – поправил отец, на лице которого тоже застыло искреннее удивление.

– А, брось-ка на… – отмахнулась Ольга. – Разберемся.

– Не, ну правда, – сказал Казик, – что там, дома? Пьянки-буханки, телки-метелки… Здесь клевей.

– Ну, как хотите, – пожал Нича плечами. – Насильно никто вас тянуть не будет. Вот только… – Он обернулся к Соне: – Ты уверена, что этот мир не тронут?

– Да, – кивнула Соня.

– Пусть только попробуют! – насупилась Аброськина. – Мы им трогалки поотрываем. Да, Казик?

– У кого не отрывается – отвинтим, – кивнул Казимир Малевич.

– Короче, пока! – помахала Ниче Аброськина и потащила Казика в сторону. А уже через пару мгновений оба разом исчезли.

И тут началось! Один за другим, группами и поодиночке, к ним стали подходить люди и на разных языках объявлять о своем желании остаться в этом мире. Кто-то, как давешний японец – а таких оказалось немало, – попали сюда в момент суицида, и большинству из них возвращаться назад, в тот кошмар, что довел их до самоубийства, совершенно не хотелось. Кому-то и впрямь, как Аброськиной с Малевичем, понравилось отсутствие в этом мире земных проблем, особенно теперь, когда отсюда исчезло вирусное сумасшествие. Кто-то нашел здесь любовь и не хотел возвращаться к оставшемуся в настоящей реальности нелюбимому супругу. Кто-то потерял на Земле близких и почувствовал здесь себя убежавшим от страшного горя. Кто-то соблазнился побывать в семидесяти различных уголках Земли, пусть и не реальных, но точных копиях настоящих. В общем, причин, как и людей, было множество. Толпа стала редеть и таять на глазах. И все-таки многие захотели вернуться. Таких оказалось большинство.

– Триста шестьдесят человек, – выдал точную цифру отец. – Не считая вас.

– Нас? – неожиданно для себя выдавил пугающий его вопрос Нича. – А ты? Разве ты остаешься здесь?

– Я не остаюсь, – с непонятной болью во взгляде ответил отец. – Но ведь я поведу тепловоз.

– Тьфу ты, я и не подумал, – успокоился было Нича. – Значит, ты с нами.

– Не совсем так… – принялся теребить «хвост» отец. – Ладно, чего уж теперь… В общем, дело обстоит так, что проход в наш мир откроется, когда мы – я и антивирусы – столкнемся друг с другом с определенной скоростью. Юрс с Марией Антоновной встанут на путях, я разгоню до нужной скорости поезд. Поскольку я буду впереди, то все получится как надо. Почти как в кино, – улыбнулся он. – «Назад в будущее» помнишь?

– Но… что будет с вами?.. – ахнул Нича.

– Точно не знаю, – пожал плечами отец. – Скорее всего аннигилируем, что и проделает в пространстве эту «кротовую нору».

– Червоточину, – онемевшими губами прошептал Нича.

– Пусть так. – Отец вдруг обнял его за плечи. – Да не переживай ты! Мне бы все равно не вернуться. Я ведь уже не человек. Дороги назад мне изначально не было. Я ведь знал это, когда шел сюда.

– И все равно пошел?.. – с трудом проглотил Нича ком в горле.

– Понимаешь, сын, – задумался отец. – Не хочется говорить банальности, но по-другому все равно это не скажешь… В общем, все очень просто. Я очень люблю тебя. Мама очень любит тебя. Я очень люблю маму. Если бы ты не вернулся, нам с мамой незачем стало бы жить. Я бы, может, еще сколько-то протянул, а мама бы точно этого не вынесла. И зачем бы тогда я стал жить дальше? Ты знаешь, мне сейчас ничуть не страшно и ничего не жаль. Ты и представить не можешь, насколько это сладко – отдавать жизнь ради любви. Раньше я думал, что это все розовые сопли. Нет, Колька, не сопли. Так оно все и есть. Такой вот хард-рок.

Нича не смог больше выдавить ни слова. Он увидел, что по щекам стоявшей рядом Сони ручьем текут слезы, и почувствовал, что давно уже плачет сам. Он потянулся к отцу, обнял его широченный торс и уткнулся лицом в мощную отцовскую грудь. Он разрыдался в голос, как в детстве, но ничуть не стыдился этого сейчас. А в сознании вибрировала, билась, стучала одна только мысль: «Ты никакой не вирус, папа! Ты самый-пресамый настоящий человек!»

К поезду шли пешком, решили не рисковать с перемещением. Тем более до того места, где начинались настоящие, не нарисованные рельсы, было не так уж и далеко.

Мария Антоновна поджидала их возле тепловоза. Сухо кивнула и пошла вперед по шпалам. Юрс потрусил следом, но замер внезапно, обернулся и рыкнул, обращаясь к Соне:

– Ты – верх. Самый. – Затем он кивнул на них с отцом: – Они тоже.

Волк побежал дальше. Нича удивленно глянул на Соню. Та отмахнулась:

– Ерунда. Это мы поспорили как-то.

– Он не может говорить ерунды, – сказал вдруг отец. – В принципе не может.

Соня покраснела, но промолчала. А отец крикнул вдруг вслед убегавшему волку:

– Юрс, погоди! А где все-таки ваш третий?