Орсон Кард - Песенный мастер

Анссет рассмеялся и вновь направился к двери.

— Кто-то должен говорить речи.

— У тебя это хорошо получается.

— Ррук, — сказал Анссет, все еще повернувшись к ней спиной. — Если бы речь шла о ком-нибудь другом, а не о Фиимме. Если бы она не была столь замечательной певицей. Если бы она так сильно не желала моего голоса. Я никогда бы не нарушил данного тебе слова.

Ррук подошла к стоящему у двери Анссету. Коснулась его плеча, провела пальцами по его спине. Тот обернулся к женщине, а она охватила ладонями его лицо, притянула поближе и поцеловала в глаза и губы.

— Я любила тебя, — сказала она, — всю свою жизнь.

И заплакала.

9

Сообщение, разносимое Глухими, быстро распространилось по Певческому Дому. Дети должны были разойтись в Общие Залы и Камеры, где ими займутся Слепые, чтобы забрать на трапезы и ради других дел. Все же учителя и воспитатели, все мастера, старые мастера, Песенные Мастера и все искатели, сейчас пребывающие в Доме — все должны были собраться в большом зале, поскольку Песенный Мастер из Высокого Зала желает обратиться к ним.

Не петь. Обратиться в форме речи, говорить.

И они пришли туда, обеспокоенные, расспрашивая вслух и тихонько, что же происходит.

Ррук встала перед ними; она вновь контролировала себя, потом никто и предположить не мог, что недавно она утратила Самообладание. За ней, на каменном возвышении стоял Анссет, старик. Среди учителей его узнал один только Ллер и удивился — ведь старца нужно было удалить тихо, а не приводить на общее собрание. Тем не менее, Ллер почувствовал дрожь надежды. А вдруг Певчая Птица снова запоет.

Абсурдное желание — он ведь слышал, как чудовищно его песни изменили голос Фииммы. Тем не менее, он надеялся. Ведь он знал голос Анссета, а тот, кто хотя бы раз его услышал, всегда испытывал по нему тоску.

Ррук говорила четко, но не пела. Этих слов она не желала доверять песне.

— Именно так я стала Песенным Мастером в Высоком Зале, — напомнила она собравшимся. — Никто обо мне не подумал, кроме Онна, который сам должен был занять мое место. Но именно случайность формирует Певческий Дом. Много-много лет назад был введен обычай, что мы предаемся на волю случайности, когда выбираем главного управляющего Домом, который оказался готовым в момент предыдущего Песенного Мастера из Высокого Зала. Случай призвал меня на этот пост, где моей обязанностью является защита безопасности Певческого Дома.

Только речь идет не только о безопасности. Стены Певческого Дома не затем сложены из камня, чтобы сделать нас мягкотелыми. Их выстроили из камня, чтобы сделать нас сильными. Но, с течением времени, что-то должно измениться. Иногда, что-то обязано случиться, даже если это можно предотвратить. Иногда мы сами должны впустить в Певческий Дом нечто новое.

Только лишь теперь Ллер заметил Фиимму, сидящую в дальнем углу, единственную ученицу в зале.

— И вот произошло нечто новое, — сообщила Ррук и кивнула девочке, которая покорно ждала. Она казалась перепуганной, но не потому, что проявляла страх, но потому, что не показывала по себе ничего, когда медленно поднялась и вошла на сцену.

— Пой, — приказала Ррук.

И Фиимма запела.

А когда ее песнь умолкла, учителя были тронуты до глубины души. И они не могли сдержаться. Они запели ей ответ. Ибо, вместо детской невинности и простоты, вместо обыкновенной виртуозности, песнь Фииммы достигла таких глубин, которых большинство присутствующих никогда не познала. Она извлекла из них такие чувства, которых сами они никогда еще не открывали. Фиимма пела так, словно она была старше, чем сама Земля, словно вся боль тысячелетий человеческой истории прошлась по ней и оставил на ней шрамы, но вместе с тем оставила ей мудрость и надежду.

Потому они запели ей то, чего не могли сдержать в себе; они спели свое восхищение, свое изумление, свою благодарность; но прежде всего, они пропели свою собственную надежду, подпитанную ее песнью, хотя перед тем совершенно не знали, что им нужна надежда; до сих пор они и не знали, что до сих пор отчаиваются.

В конце концов, их песни завершились, и вновь сделалось тихо. Ррук вновь отослала Фиимму в угол. По дороге девочка споткнулась — она совершенно обессилела.

Ллер знал, чего стоила ей эта песня. По-видимому, Фиимма решила, будто бы судьба Анссета находится в ее руках, поэтому она спела лучше, чем даже сама ожидала, из привязанности к Анссету, из любви к этому старому-старому человеку.

— Певцы, — вновь заговорила Ррук, ее лишенный пения голос прозвучал в тишине как-то шершаво. — Вы сами четко услышали, что с этим ребенком что-то произошло. Она пережила нечто такое, чего дети из Певческого Дома никогда пережить не должны были. Но я не знаю. Повредило ей это? Помогло ей это? Чем была ее песня? И то, что ее изменило, не надлежит ли нам всем и всем детям?

Ллер молчал. Он знал, как это важно, чтобы ребенок нашел свой собственный голос.

Но голос Фииммы, когда она пела, все так же оставался ее собственным голосом. Не голосом того ребенка, которым она была несколько месяцев назад. Но он не был и голосом Анссета. Все тот же ее собственный голос, только обогащенный, более темный. Но не черный. Ибо, хотя темнота в ее голосе и углубилась, благодаря наукам Анссета, яркость сделалась еще более светлой.

Никто не отвечал. Они не были готовы — ни к песни Фииммы, ни к той дилемме, которую поставила перед ними Ррук. Слишком мало они знали. Странная сила песни Фииммы явно исходила из страдания, но голос Ррук не предсказывал для них каких-либо страданий в будущем. Даже когда она говорила, вместо того, чтобы петь, все понимали достаточно четко, что она сама опасается того решения, которое избрала.

Потому все сохраняли молчание.

— Вы нехорошо поступаете, — пожурила их Ррук. — Вы приказываете принять решение мне. И тогда, если я приму неверное решение, вина падет исключительно на меня.

И тогда Ллер поднялся и заговорил, поскольку не мог оставить ее в одиночестве:

— Я — учитель Фииммы, — объяснил он, хотя все это и так уже знали. Я должен ревновать из-за того, что ее песни изменил кто-то другой. Я должен был злиться, что все моя работа с девочкой пошла впустую. Только я не злюсь и не ревную.

Каждый из вас поймет меня. Если бы я пришел к вам и сказал, что знаю способ, как в два раза увеличить диапазон голоса ваших детей, разве не приняли бы вы такое предложение? Если бы я пришел к вам и сказал, что могу сделать так, чтобы ваши дети пели в два раза громче и при этом более мягко, чем теперь, разве вы не воспользовались бы случаем? Вы все знаете, что самым важным является заключенное в песне чувство. То, что произошло с Фииммой, увеличило диапазон ее эмоций даже не в два раза, но тысячекратно. Оно изменило ее песни. Я сам лучше знаю, как сильно они изменились, и не все эти изменения хороши. Но разве есть что-то такое, чего это дитя не может спеть? Существует ли что-нибудь такое, чего это дитя не сможет выдержать и выжить после того? Я прекрасно понимаю угрозы, следующие из предложения Ррук, но эти угрозы являются ценой. Но за эту цену мы сможем обрести такую мощь, которой у нас никогда не было.