Оттенки серого - Джаспер Ффорде
– Это вестник. Потерянная страница из пропавшей книги. Он всегда там и всегда говорит одно и то же.
Но я не слушал ее – у меня было слишком много вопросов.
– Ты сказала, меры предосторожности? А что такое пара часов в запасе? Для чего нам нужна пара часов?
– Всему свое время, красный. Идем, надо бы нагнать Кортленда.
– Вестник говорил что-то насчет протокола Гордини. Что это такое?
– Верь мне, красный. Всему свое время.
Кортленд ждал нас у каменного молитвенного дома, густо увитого плющом. Двухэтажная постройка не обрушилась и не ушла в землю.
– Думал, вы пропали, – сказал он. – Глядите сюда. Соображаете, что это значит?
Он указал внутрь дома. Крыша провалилась уже давно, пол был покрыт толстым ковром из мха. Внутри парило элегантное устройство размером с «форд» – явно некий экипаж, но без колес, построенный целиком из способного парить материала. Сверху он порос лишайником и ползучими растениями, но все еще мог свободно двигаться. На стене, на высоте примерно в ярд, была отметина – об это место ударялся экипаж, когда его сносил ветер. Дверь здания заклинило, и лишь поэтому он не мог вылететь и направиться к морю – единственный для него путь оказался отрезанным. Я нажал на машину, но она снизилась совсем чуть-чуть.
– Шестьсот минус-фунтов, не меньше, – пробормотал Кортленд. – Ложки, цельный парящий предмет. Тут настоящие богатства. Как здорово, что я здесь!
Я поглядел на Джейн. Та не сказала ничего, и мы двинулись прочь.
Скоро мы оказались на развилке: от дороги на север шла, змеясь, еще одна. Но идти по ней было не легче – пожалуй, даже труднее. То и дело попадались поросшие травой валуны, проржавевшие насквозь конструкции, невысокие деревья, изо всех сил старавшиеся расти на тонком слое почвы, а порой – непроходимые заросли рододендрона, которые надо было огибать. Наше продвижение от этого замедлялось еще больше.
– Где начинается перпетулит? – спросил Кортленд.
– Примерно через милю, – ответила Джейн.
Я взглянул на часы:
– Время поджимает. Такими темпами мы разве что успеем бегло осмотреть город.
– А что еще нужно?
Еще полчаса мы пробирались сквозь обломки и наконец ступили на перпетулитовую поверхность. То была четырехполосная дорога из превосходной серо-черной смеси. Бронзовые пики стояли не так часто, как в Мрачном Углу, – значит, растрескивание здесь проявлялось слабее.
– Благодарение Манселлу, – выдохнул Кортленд, вытряхивая землю из ботинка и садясь на блестящий черный отбойник.
Вдоль дороги даже тянулась цепь перпетулитовых фонарей, по дизайну намного более современных, чем железные, привычные для меня. Горели лампочки – там, где они еще имелись.
Мы пошли по дороге, которая здесь, в пустынной, безлюдной местности, выглядела даже менее уместно, чем дома. Там, по крайней мере, кто-нибудь да пользовался дорогой или хотя бы видел ее; здесь она существовала исключительно сама для себя.
Там обязательно должны быть ложки
2.3.06.56.027: Собирать цветы не следует: ими должны наслаждаться все.
По мере приближения к городу редкий лес из широколиственных деревьев сменился зарослями ятевео с характерными изогнутыми кнутообразными ветвями. Эти хищники поддерживали пространство под собой идеально чистым – ни сучка, ни травинки, – а потому обочина, боковые проезды и разрушенные здания выглядели до жути ухоженными. Не то чтобы дорога, по которой мы шагали, была идеальной и совсем не требовала ухода: перпетулит удалял обломки только с самого полотна, и на обочинах постоянно встречались невысокие холмики – обломки чего-то, покрытые травой. Они слегка напоминали верх пирога.
Через десять минут Кортленд нашел свою первую ложку, лежавшую на обочине дороги; но он не поднял ее – сверху нависало ятевео. Джейн сказала, что дальше будут еще ложки. Хотя кроны плотоядных деревьев простирались почти над всем полотном, а колючие плети пребывали в напряженной готовности, они не могли нас почувствовать – если мы не вопили громко и не пахли кровью. Корневые сенсоры ятевео были неспособны ощущать что-либо сквозь толщу перпетулита.
Мы дошли до кругового перекрестка и свернули к мосту, чтобы перебраться через реку. Было время отлива; за иловым наносом хорошо просматривался огромный плоскопалубный корабль, перекрывший горло эстуария. Даже на расстоянии он выглядел гигантским. Чайки, летавшие над его надстройкой, казались крохотными пятнышками.
В пятидесяти ярдах от моста дорогу пересекала железнодорожная колея. Слева от нас она уходила в сторону побережья, но выглядела заброшенной; путь здесь преграждали деревья и густой кустарник. Справа от нас рельсы изгибались по направлению к северу и дальше шли под сенью деревьев. Мы оказались на своего рода станции, целиком сделанной из перпетулита. Здесь имелись платформы, скамейки, световые табло – но ни билетных касс, ни буфета. Все было тихо. Пока мы стояли, с неба к нашим ногам упала, почти замертво, птица.
– Ложки! – воскликнул Кортленд.
И действительно: они во множестве валялись вдоль дороги. Никаких ятевео в этом месте мы не наблюдали, поэтому Кортленд, что-то радостно приговаривая себе под нос, принялся собирать их буквально горстями и класть в рюкзак. Но впереди попадались все новые и новые ложки, унести все было невозможно – и Кортленд стал разборчивее. За то короткое время, пока мы шли к бронзовой статуе Манселла, вдвое больше натуральной величины, он беспечно отбрасывал в сторону ложки в неидеальном состоянии и брал лишь отлично сохранившиеся, или с необычными кодами на обратной стороне, или те, которые, по его словам, были желтыми.
За Манселлом простиралось открытое пространство – видимо, площадь для собраний, плоская и круглая, около сотни ярдов в диаметре. Ее окружали ионические колонны, стоявшие через каждые пятнадцать футов. Сверху шел мягко изогнутый архитрав. Фриз, почти нетронутый, заполняли фигуры животных и людей, а также доскачковые мифологические сцены – одни я узнал, другие нет. Мы медленно прошли через арку для торжественных процессий, обратив внимание, что колонны, мостовая, тротуары, даже скамейки, даже лампы в классическом стиле – все было сделано из перпетулита с красными прожилками, имитировавшего менее долговечный мрамор.
Вероятно, я никогда не видел сооружения, до такой степени внушавшего мне трепет – не из-за его масштабов или основанного на симметрии совершенства, а из-за мастерского выполнения. Капитель была украшена эффектной тонкой резьбой – растительным орнаментом, а все мелкие изгибы лошадиных тел на фризе остались точно такими же, как при его создании. Они останутся такими, пока в воздухе есть кислород, а в почве – питательные вещества.
Между колоннами валялись потускневшие от дождя ложки: сотни, тысячи, если не больше, как раз там, где заканчивались завитки – рисунок на перпетулите – и начинался газон. Они
