Алла Конова - Осколки тяжести

— Стал живым роботом, — с ужасом подумала Ирина.

Он уловил ее мысль, но не понял.

— Что это значит?

— Стал живой машиной, — повторила Ирина.

Она вспомнила бесконечные споры Сергея с отцом о бионике.

Проксимианец воспринимал ее мысли не просто с изумлением, а даже со страхом. Жестокость! Жестокость мечтать о живых машинах! Правда, близко соприкасаясь с Ориндой, проксимианцы успели оценить темперамент и широту воззрений даже у явно деградирующего человечества Оринды. Они сознавали потенциальные возможности разума людей и понимали пользу, которую сами могут извлечь из этого. Им нужен был Нкой.

— А я… для чего вам нужна? — дрогнувшим голосом спросила Ирина.

— Он добровольно здесь, — быстро вставил проксимианец, он сам так хотел. То, что ему приходится делать у нас — для него наслаждение…

— Наслаждение оторваться от родной Земли! — раздельно произнесла Ирина. — Наслаждение вечно блуждать в космосе?! Без цели! Без мечты вернуться назад, увидеть дорогих людей! Не верю!

— Трудно поверить! Но это так!

— Сколько их здесь?

— Трое.

— А для чего те двое? Они тоже добровольно?.. — Она не договорила.

— Вполне добровольно. Убедишься сама.

Он сделал небольшую паузу.

— Разум, углубляясь в тайны материи, идет похожими путями. Сначала электричество, потом ядро атома и, наконец, антивещество. Мы имеем неопровержимые доказательства, что оно уже известно людям Земли. А это значит, что скоро ваши корабли пойдут в звездные просторы.

Внимание Ирины напряглось до предела, она подсознательно чувствовала: сейчас, именно сейчас она услышит что-то очень важное.

— Но этого может и не случиться!.. Присмотрись к людям Оринды!.. И подумай! Думай сама!

Он очень долго молчал, а потом заговорил о себе.

— Совсем недавно мы овладели полем проникаемости. Сейчас это — вершина нашей науки. Но для земного человечества это еще очень и очень долгий путь поисков, ошибок, находок, радостей, трагедий. Энергия соприкосновения вещества с антивеществом — аннигиляция — самый распространенный у нас вид энергии. Это такая же мощь, как само солнце, что дает жизнь планетам. Сравнительно недавно в фотонных ракетах, двигающихся за счет аннигиляции, мы летели к далеким мирам. А ведь такая ракета, отправляющаяся на расстояния в сотни тысяч световых лет, несет с собой колоссальный груз-горючее, необходимое для движения, и этот груз в миллиарды раз больше полезного веса. Сейчас мы летаем только на так называемых ракетах проникаемости. Поле проникаемости нам все время посылает генератор с родной планеты. И основное управление нашим кораблем находится там же. Помнишь? Ты видела его. Нам предоставлено только местное передвижение и, конечно, в случае необходимости мы можем взять себе и главное управление. Но это бывает очень редко. На нашем космическом корабле нет горючего, т. е. вещества, которое расходуется на процесс полета. У нас только полезный груз: мы сами, наши приборы, то, что необходимо для поддержания нашей жизни. Лишний вес в таких условиях — не проблема. Почти не затратив энергии, мы подняли тебя на свой корабль. Твое присутствие приятно нам.

Разговаривая через усилитель мыслей, нельзя думать одно, а говорить совсем другое. И Ирина понимала: стоящее перед ней существо искренне радо ее присутствию.

— Мы все время в поле проникаемости, таком же реальном, как и тяготение, как поле электрически заряженных частиц, как силы, связывающие нуклоны в ядра. И вместе с тем для нас это — необыкновенное Великое поле. Великое потому, что здесь, во власти гравитации, природа сделала его бессильным. Оно властвует в межгалактических просторах. А мы вызвали его к жизни здесь, в нашем крохотном мире звезд и планет. Ты понимаешь теперь, почему это Великое поле?

Огромная, во всю стену картина — первое, что увидела Ирина в каюте Инга. Человек, творец этого удивительного полотна, казался маленьким по сравнению с ним. И Ирина даже не заметила его.

Нет, это была не Земля. Только в правом углу кусочек земного моря с густой пеной прибоя и песок желтый-желтый, а дальше — все чужое: и широколистые раскидистые деревья почти фиолетового цвета, и остроконечные горы, сложенные из молочно-белых пород, даже трудно отличить, где горы, а где снег на них. И небо кажется более синим, более густо окрашенным, чем на Земле. Воздух замер. Зной и тишина. Только в дебрях фиолетовых растений притаилось непонятное беспокойство. Краски чересчур яркие, но верится, что на самом деле они такие и есть, И от всей картины веет необъяснимой грустью, тоской по далекой родине. Инг тосковал. Когда он писал Оринду, ему казалось, что он никогда-никогда не покидал ее, что он дышит ее знойным воздухом, гладит ее белые камни.

Увидев Ирину, Инг отошел назад, почти скрывшись за картиной.

— Что это? Кто это? — Он даже прикрыл руками лицо. Потом опять посмотрел. Девушка не исчезала.

Застыв в немом восхищении, она стояла перед его творением, перед его Ориндой. Это была необыкновенная девушка, живая статуя далекой древности.

Ирина, слегка запрокинув голову, вглядывалась в ориндский пейзаж. Опущены вдоль тела тонкие, но сильные руки, и кожа на них гладкая, прохладно-свежая. Все в этой девушке удивительно — и нежная линия худенькой шеи, и детские плечи. Вот она отступила немного назад, потом подошла ближе, медленно подняла и прижала ладони к груди. В ее движениях, как и во всем теле, грация и сила, а в ясных глазах и изумленное восхищение, и вопрос, и смелость мысли. Ему хотелось закричать:

— Откуда, откуда ты? Из каких глубин прошлого?

Инг вырос там, где знойная альфа Центавра прямыми лучами обжигала Оринду. Волосы у него мягкие, вьющиеся, темно-русые, а лицо смуглое. И тело сохранило почти земные пропорции, только в движениях расслабленность и вялость. Художник и поэт в душе, он родился большим мечтателем. И чаще всего он мечтал о девушке, о необыкновенной девушке, такой, какие давным-давно населяли Оринду, красивые, стройные, с живостью во взгляде и в движениях.

Ирина стояла перед ним, живая, зримая, прекраснее самой прекрасной мечты.

Наконец она его заметила и улыбнулась, быстро пошла навстречу. Ее движения были такими изящными, а расположение и радость такими искренними и непосредственными, что он растерялся.

— Наконец-то, наконец я вижу человека. А то я уже стала думать, что у вас на Оринде все какие-то странные…

— Кто ты? Откуда?

— А ты не знал, что у вас на корабле землянка?

— Я ничего не знаю…

Он грустно поник головой, потом медленно взглянул ей в лицо.

— Ничего не знаю…