Анатолий Днепров - 220 процентов свободы

Как здесь было тихо и спокойно! Он только слышал, как стучит его сердце и как с легким бульканьем из клапана сзади вырывался выдыхаемый воздух.

Леонор не торопился. Он сел прямо на песок рядом со своим детищем и медленно водил по его корпусу отверткой. Научные проблемы, думал он, сложные математические расчеты... А ведь в них ничего не говорится о том, о чем ему так часто говорили мать, Эльза, Эрнест Холл. Удивительные существа люди. Они такие одинаковые и такие разные. Есть Эдвард Геллер, которого называют человеком. И есть Эрнест Холл, которого тоже называют человеком. И есть еще этот Смайлс, полицейский, и бригадный генерал, который волнуется там наверху. Но разве можно сказать, что все это одинаковые люди? Или взять его мать? Это она, странный, удивительный учитель, доказала ему, что жизнь на Земле не техническая проблема. Что люди могут быть счастливы только тогда, когда не будет никаких водородных бомб.

Леонор вспомнил свое детство, такое непохожее на детство его сверстников, которые смеялись и плакали, бегали и прыгали, играли и ссорились. Ему это казалось глупым. Он не понимал, почему так должно быть, пока ему не объяснила мать.

- Ты не от мира сего, Леонор. Ты не человек. У тебя нет сердца. Люди во все времена боролись за свободу. Свобода - это такая жизнь, когда ты хочешь и можешь быть счастливым.

- А как она измеряется, эта свобода, мама?

- Ну, как тебе сказать... Наверное, полная свобода наступает тогда, когда ты ничего не боишься и когда тебя никто не стесняет в твоих лучших устремлениях. Впрочем, свободу трудно измерить...

- Я привык рассчитывать и измерять. В каких единицах измеряется ваша свобода?

Мать тихонько засмеялась.

- Во все времена за свободу боролись и за нее умирали. Как прекрасную сказку, свободу предлагали коварные правители, чтобы поработить людей. Именем свободы клялись перед народами короли и министры, диктаторы и фараоны. Слово "свобода" писали на государственных знаменах и в государственных документах. А ее все нет и нет. Она как призрак ускользает от нас. Мне порой кажется, что человек становится свободным только тогда, когда он умирает. Но смерть чересчур большая свобода, в смерти ее слишком много...

Леонор вдруг спохватился.

- Я начинаю что-то понимать. Механика изучает свободное падение тела, свободные колебания маятника. Свободное парение летательного аппарата. Свободные атомы... Никакие внешние силы не вторгаются в естественно протекающий процесс. Не это ли должно быть в человеческом обществе?

- Мне трудно сравнивать, Леонор, потому, что я не знаю науку. Наверное, что-то похожее в твоей аналогии есть. Но у людей все значительно сложнее. Вот, например, ты, ты разве свободный, разве ты можешь делать то, что ты хочешь?

- Я делаю то, что хочу. Но я не совсем понимаю, почему то, что я делаю, вызывает отвращение у людей.

Он вспомнил толпу угрюмых людей с фанерным плакатом и десятки устремленных в него ненавидящих глаз...

- Просто потому, что ты своей работой, своим трудом готовишь для людей страдания и смерть...

- Но люди все равно рано или поздно умирают. И наверное, им очень нравится воевать и время от времени сбрасывать друг на друга бомбы.

- Нет, им не нравится воевать. Воевать нравится тем, кто думает, что, сбросив бомбу на других, можно избежать возмездия.

- Глупо и странно! И очень нелогично. Если вы так упорно стремитесь прожить как можно дольше, для чего вы создаете научно-исследовательские центры вроде того, в котором работаю я?

В тот вечер они проговорили несколько часов, и до сознания Леонора постепенно начала доходить чудовищно запутанная, дикая, лишенная всякой логики и смысла идея, которой руководствуются его покровители. Он разумом понял, что такое человеческое счастье, и радость, и страх, и очень смутно представил себе свободу...

- Подумай обо всем, что я тебе сказала, Леонор.

- Хорошо, я подумаю.

И вот он сидит на дне мелководной лагуны, рядом со своим творением и думает, думает, пытаясь вникнуть в смысл того сложного и запутанного, что называется человеческой душой, человеческим разумом, человеческими чувствами. Он подвергает их тщательному анализу, раскладывает на составные части, складывает снова, пытаясь найти причины сложных и невнятных, лишенных четких контуров и форм поведения людей.

Перед ним медленно проплыла стайка рыб, которая вдруг взметнулась и умчалась куда-то вверх, к свету. По дну прошла темная тень крупной хищной рыбы.

"Наверное, для людей я кажусь хищной рыбой", - подумал он и пересел на корпус снаряда.

Снаряд был небольшим, всего метра четыре в длину, с герметической втулкой на боку, обведенной ярко-красной краской. Здесь, в зеленоватом полумраке, красный квадрат казался совершенно черным.

Леонор улыбнулся и начал неторопливо отворачивать винты. Он вспомнил, как перед установкой снаряда на последнюю ступень ракеты ему было поручено поставить взрыватель на боевой взвод, как на полигоне его оставили одного и как он сделал так, чтобы взрыв не произошел. И Геллер, и генерал Совнер, и другие люди были совершенно уверены, что он, Леонор, никогда не поймет главного содержания человеческой морали, что ему вполне можно доверить совершить любое самое страшное преступление.

"Они считают, что я робот, вроде тех, о создании которых сейчас помышляют кибернетики. Мыслящая машина. Урод с отсутствующими чувствами и гипертрофированным интеллектом. Но именно в этом интеллекте вся сила. Беспристрастный анализ показывает, что я не должен жить среди людей. Но и те, кто хочет, чтобы создавались вот такие штуки, тоже не должны жить. Если я плох потому, что у меня нет никаких человеческих чувств, то они плохи из-за обилия низменных, скотских инстинктов. Все человечество заключено между этими двумя крайними пределами. Право на подлинную свободу имеют только те, у которых чувства и разум находятся в равновесии. Остальных нужно либо лишать свободы, либо уничтожать".

Леонор отвинтил последний винт и приподнял втулку. В отверстие хлынула вода, и из него взвился фонтан пузырьков воздуха. Он нагнулся совсем низко над втулкой и посмотрел на тускло блестевшую гайку. Она выла из нержавеющей стали.

Как здесь было тихо! На Леонора нашло глубокое всеобъемлющее умиротворение. Так бывало всегда, когда ему удавалось решить сложную запутанную задачу.

"Конечно, я не имею права на существование. Но и они тоже".

Снова подплыла стайка рыб. На этот раз они застыли над головой Леонора как вкопанные, и тогда он поднялся и, махнув рукой, спугнул их.

Затем он снова присел на корпус снаряда и прикинул в уме, каковы будут последствия взрыва. Все произойдет за миллионные доли секунды. Конечно, от авианосца ничего не останется. Интересно, успеет ли убраться подальше буксир с этим молодым симпатичным военным инженером? Он так боялся!