Питер Бигл - День Олферта Даппера

— Нет… я никогда не поверю… Нет. Нет…

Доктор Даппер следовал за ним, намеренно держась немного позади, чтобы создать впечатление растущего беспокойства и нежелания идти дальше при виде столь зловещих знаков. Впрочем, преподобный Кертли продолжал двигаться вперед, не оглядываясь, тяжело шагая и не сводя глаз с земли; мушкет свободно болтался в его руке — возможно, священник вообще позабыл, что держит его.

У Олферта Даппера начали болеть ноги, однако он упрямо брел, не уверенный ни в чем, кроме той единственной надежды, которая расцветала в нем, словно маленький яркий уголек, раздуваемый в ночь великого страха.

«Помни, помни всегда: они должны сами приходить к тебе, они должны обманывать сами себя».

Добравшись почти до вершины склона, преподобный Кертли внезапно приостановил свое медленное продвижение и показал на землю.

— Посмотрите, следы дикаря пропали! — воскликнул он, устремив горящий взгляд на доктора впервые с тех пор, как они начали подъем. — Что бы это могло означать?

«Благослови меня, бог лжецов…»

Как бы колеблясь, тоже почти бормоча себе под нос, переливая ощущаемый им страх в другую, более необходимую сейчас форму, доктор Даппер указал на раздвоенные отпечатки и еле слышно проговорил:

— …ходит кругом аки лев рыкающий, ища, кого поглотить…

Удивительно, но священник не сразу опознал цитату. Потом он понял, и его лицо залил нездоровый, лихорадочный румянец, после чего оно вновь стало абсолютно бескровным. Он прошептал:

— Я чувствовал… я сердцем чувствовал, как Господь предупреждает меня, ощущал Его беспощадное сострадание… но я отбросил свои страхи…

Он сделал внезапный резкий шаг вперед и схватил доктора Даппера за шейный платок; его сила в этот момент была чудовищной.

— Но я не слышал запаха серы, когда наклонился к следам! Никакой серы, никаких адских ароматов! Как вы объясните это, лекаришка?

«Спокойно, спокойно…»

— Если я правильно помню слова Святого Писания… хотя, конечно, вряд ли это так… — доктор улыбнулся и смущенно склонил голову, — в нем упоминается, что нечистый обладает властью принимать привлекательный облик. Не может ли это распространяться и на… э-э… запахи, помимо внешнего вида? Не может ли адское зловоние также подчиняться воле сатаны?

Преподобный Кертли затрясся всем телом, словно осаждаемый оводами медведь.

— Нет, я не могу поверить… я отказываюсь поверить, что это возможно, что дьявол мог прикоснуться… что она могла… — Не закончив фразу, он повесил голову и надолго замолчал.

— Я читал Писание в голландском переводе, — с благочестивым смирением проговорил доктор Даппер, — что, разумеется, не может сравниться с могучим языком вашей Библии короля Якова; однако разве там не говорится, что сатана не имеет силы над теми, кто чист сердцем? — Он сделал паузу, мысленно отсчитывая секунды, прежде чем договорить до конца: — Но многие ли из нас смогут претендовать на это звание, когда будут до конца подсчитаны все грехи?

«Простите меня, моя оклеветанная миссис Реморс. Замолвите словечко за грешного голландца в том, другом Новом Свете, когда придет время».

Когда священник вновь поднял голову, доктор Даппер испытал внезапное колебание при мысли о том, что может увидеть слезы в этих волчьих глазах. Однако они были столь же сухи, как и прежде, и исполнены все той же безжалостной решимости.

— Следуйте за мной, — вот и все, что произнес преподобный Кертли.

Они продолжили свое медленное продвижение к вершине холма, и доктор Даппер слышал, как священник вполголоса бубнит, ведя сам с собой бесконечный спор:

— Но если бес забрал дикаря сразу же, на месте, для какой дьявольской цели ему понадобилось тащить ее с собой?.. Зачем было оставлять ее в живых? Разве что как приманку для праведных… где смысл?.. где смысл?

Доктор заметил, что следы рабочих башмаков миссис Кертли на мху становятся все менее видны, в то время как раздвоенные копыта врезаются в грунт все глубже, как будто сатана топал ногами или даже плясал, празднуя свой улов. Преподобный Кертли, очевидно, подумал о том же самом, поскольку громко застонал, рассматривая одно место на земле, где было видно изменение следов; однако затем он добавил вслух:

— Но очевидно, что она боролась с ним, как и все мы должны бороться с дьяволом — сама земля свидетельствует о ее битве. Моя бедная грешная жена… — Он снова держал мушкет обеими руками, прижимая его к груди.

На вершине склона отпечатки ног миссис Кертли исчезли внезапно и полностью, пропав в запутанном вихре раздвоенных следов. При виде этого ужасного подтверждения своих страхов священник испустил один-единственный душераздирающий вопль и пал на колени, стискивая руки и хрипло причитая:

— О, моя бедная Реморс, ее вера была недостаточно сильна, чтобы спасти ее! Она боролась со своей женской слабостью, но злой дух схватил ее и пожрал, как рыкающий лев! Мое бедное потерянное дитя! — Одной рукой он рвал на себе длинные седые волосы, другой — рубашку, и его ногти оставляли кровавые следы.

Доктор Даппер ничего не ответил, а принялся исследовать беспорядочные отпечатки на земле. Он с самого начала понял, что следы принадлежат единорогу — у дьявола, как знает любой голландец, одна нога человеческая, а другая, обмана ради, кончается неуклюжим коровьим копытом, — однако единственным объяснением, какое он мог придумать исчезновению следов миссис Кертли, было то, что она, должно быть, взобралась на единорога, хоть уже и не была девственной, и дальше поехала верхом… но куда? Следы были настолько запутаны, что отпечатки копыт, казалось, вели с вершины холма одновременно во все стороны, словно единорог и сам танцевал, радуясь воссоединению с ней.

Краем глаза он заметил нечто, лежащее на земле, и, словно бы охваченный невольным приступом благочестия, положил перед собой мушкет и опустился на колени, чтобы подобрать загадочный предмет. Им оказался почти невидимый на истоптанном мху кусочек темного кружева с корсажа Реморс Кертли, аккуратно отделенный от него — хотя при помощи чего, доктор не мог догадаться. Вместо того, чтобы передать находку преподобному, он сунул ее в свой бумажник.

Преподобный Кертли, стоя на коленях, раскачивался взад и вперед, сопровождая движения нечленораздельными стонами, — Олферту Дапперу приходилось видеть, как старые амстердамские евреи ведут себя так же, когда у них умирает ребенок или один из родителей. Опустившись на корточки возле страдальца, доктор осторожно положил руку на широкое, неподатливое плечо. Инстинктивно переходя на «ты» — второй раз за все время, проведенное им в этой стране, — он проговорил: