Станислав Соловьев - Поезд

Шнютце, проклиная жизнь, судьбу, собственную невезучесть, доктора Айхсмана, медленно возвращается назад, в конец поезда. По инерции какое-то время он считает пройденные им вагоны. После семьдесят второго вагона он сбивается. Испуганный, Шнютце останавливается. Он насквозь вспотел, у него болят ноги. Шнютце ничего не понимает: "Не может быть столько вагонов в поезде!.. Ясно, не может! Это получается, что поезд протяженностью больше километра?.. Чепуха это!" Шнютце трогает двери, но они заперты. Он пытается поднять шторы с окон, но ему это не удается. "Семьдесят два вагона, причитает он, - семьдесят два вагона..."

"Я устал" - говорит себе Ханс Шнютце, - "К черту этот поезд!.. Нужно отсюда как-то выбраться... Но сначала я посплю". Он открывает первый попавшийся салон. Рукой стирает пыль с нижней полки. Затем стелит плащ, кладет под голову портфель и ложится. Мерный стук колес навевает на него дремотное состояние, и он не замечает, как засыпает.

19

Шнютце проснулся от какой-то встряски. Сначала он не понял, где находится. Сел, протер заспанные глаза, стал массировать затекшее правое ухо - он его отлежал на жестком портфеле. Через некоторое время Шнютце осознал простую вещь: он все ещё едет в странном поезде. "А я думал, что это мне приснилось, горько вздыхает он, - Сколько же времени я еду?" Он посмотрел на часы и неприятно поразился: часы стояли. "Забыл завести. Вот завод и кончился", стал он ругать самого себя, - "Поди, теперь, пойми, сколько сейчас времени". Часовая стрелка показывала без одной минуты половину седьмого. Седьмого чего: утра, вечера?.. "Куда он едет?" - спросил громко Шнютце у вагона. Вагон ничего не ответил.

"Точно, теперь в Дюрштассель я не попаду. На следующий день из Дюрштасселя позвонят в отдел и поинтересуются: почему не прибыл инспектор? Им-то хорошо, в Дюрштасселе. Никто не любит поквартальных проверок. Но порядок есть порядок. И не дюрштассельскому филиалу нарушать порядок... Доктор Айхсман устоит истерику. Он будет звонить мне домой, но, естественно, ничего этим не добьется. Тогда доктор Айхсман пошлет ко мне домой кого-нибудь из отдела. Вероятнее всего, это будет Риссенбахен - кроме него, все заняты своими делами, и никто не согласится бросать свои дела... Риссенбахен сходит ко мне домой, но меня там не найдет. Тогда доктор Айхсман будет звонить Ханне, моей бывшей жене. Но вряд ли она знает что-либо про меня... Меня уволят заочно", спокойно подытожил свои умозаключения Шнютце. - "А может, меня уже уволили. Ведь я не знаю, сколько времени проспал - часы-то не идут... Может, день. А может, и два дня... Поздравляю тебя, Ханс Шнютце, ты лишился работы", - сказал сам себе Шнютце, но при этом ничего особенного не почувствовал.

Он был голоден и поел. После этого он выкинул пустые грязные обертки и кульки из салона. "Не мусорите!" - грозно сказал вагону Шнютце. Вагон промолчал. "А я и не мусорю!" - нагло соврал Шнютце, лег на бок и снова заснул.

На следующий день (или ночь?) Шнютце отрывал пломбы стоп-кранов в десятке-другом вагонов. Поезд и не думал останавливаться. Шнютце обиделся. "Хренов поезд!" - прокричал он и с дурной силой пнул злосчастный рычаг ногой и отбил себе мизинец.

20

Первое время он пытался завести часы, решив, что все-таки лучше жить по вымышленному времени, чем без оного. Все попытки завести часы ни к чему не привели: наручные часы Шнютце марки "Ортхенау", купленные им в прошлом году на Вильгельмштрассе, не думали заводиться. Они стали безнадежно. Шнютце с мычанием сорвал с руки ненавистные часы и совершил над ними экзекуцию. Это был необычный танец, и Шнютце было жалко, что его никто не видел. От часов осталась железно-стеклянная труха.

На третий (четвертый? пятый?) день у Шнютце закончилась еда. Он разбросал по вагону ненужные кульки и бумажки. Минеральной воды больше не было - бутылка была пустой. Шнютце с проклятием бросил её в тамбур и получил странное удовлетворение оттого, что услышал хруст стекла. Затем он прошел в уборную и открыл кран. Из крана потекла тонкая струйка воды. Она отдавала железом и была тепловатая на вкус. Шнютце напился и умылся. Вернувшись в "свой" вагон, он громко сказал, непонятно к кому обращаясь: "Спасибо". Затем он сказал: "Пожалуйста".

На четвертый (пятый? шестой? седьмой?) день Шнютце порвал свои билеты. Он рвал их на мелкие клочья и разбрасывал, исполняя что-то наподобие танца. "Видишь, хренов поезд? Я рву твои билеты!.. Видишь, хренов поезд? Я рву твои билеты!.." Несколько раз спев эту песенку, он заплакал.

На какой-то день (Шнютце не знал - на какой; он перестал воспринимать время, жизнь внутри вагонов была монотонной и однообразной) он проснулся и увидел таракана. Таракан был черный и маленький. Он выбежал откуда-то и остановился посреди салона, шевеля усами. "Здравствуйте, доктор Айхсман. Здравствуйте, герр Баухович" - с неприятной интонацией произнес Шнютце. Таракан флегматически пошевелил усами. Он явно не мог определиться, куда ему теперь бежать. Он словно бы решал: бежать мне направо или налево? налево или направо?.. Шнютце надоело наблюдать нерешительность таракана. Он сказал таракану: "Ты больше похож на флойлян Матильду, мою соседку. Фройлян Матильда, вы - дерьмо". Шнютце резво вскочил и прихлопнул таракана ботинком. От таракана осталось маленькое мокрое пятнышко.

21

В вагоне время шло незаметно. Каждый день (или ночь?) не отличался от предыдущего. Та же пустота вокруг, пыль, мерный стук колес, однообразное гудение рельсов, скрип вагонов, тихое потрескивание ламп дневного освещения. Чувство голода совсем притупилось и больше не мучило Хаеса Шнютце. Ему совсем не хотелось есть. Шторы с окон поднять не удалось, как и открыть дверь из вагона.

Однажды Шнютце попытался выломать стоп-кран, чтобы использовать его, как дубинку, чтобы выбить окно или сломать дверной замок. Он повис всем телом на тормозном рычаге, но даже не погнул его. После четвертой попытки Шнютце сказал стоп-крану: "Зачем ты нужен, если ты не тормозишь поезд? Даже выломать тебя нельзя. На фига ты нужен?" Шнютце скептически покачал головой и забыл про стоп-кран. Больше он не отрывал пломбы на стоп-кранах...

Иногда он вспоминал герра Бауховича, доктора Айхсмана, насмешливых секретарш, грубияна-Риссенбахена, фройлян Матильду, герра Штраузе из домоуправления. Еще он вспоминал Ханну, свою бывшую жену. Однажды он вспомнил полицейского, калеку, дворника и почему-то любителей дюрштассельского пива. "Вот бы пивка попить, - с сожалением вздохнул Шнютце, - все равно какого. Хоть бы и не дюрштассельского..."

Шнютце часто ругался в адрес филиалов Второго Национального Банка, но вскоре это занятие ему надоело. Он с интересом вопрошал: "Куда едет этот поезд?" Хитрый поезд отмалчивался. Тогда Шнютце отвечал сам себе: "Куда-нибудь он да и приедет... Это будет очень удивительное место. Я в этом почти уверен".