Джон Бойд - Опылители Эдема

— Парень, ты кто? Уж не полицейский ли голубок?

— Наверное, он какой-нибудь Соц, посвятивший себя проблемам крестьянства.

Халдейн оставил игривость тона:

— Просто смешно, братец бард, что вы называете меня социологом!

— Выкатывайся отсюда, парень, пока мы сами тебя не выкатили.

Он мог бы справиться с любыми тремя из них, но их было пятеро. Он выкатился. На данном этапе ему не хотелось нарываться на выговор декана.

Гоня машину обратно в Беркли, он недоумевал. За два с половиной месяца поисков Хиликс он посетил, и не один раз, все места, где она могла бывать. Многих студенток «А-7» он встречал по нескольку раз, но Хиликс не нашел. Что-то происходило вопреки вероятностным законам.

Он не пошел на лекцию по Фэрвезеру.

В среду, во время обеда в Студенческом Союзе, ему на глаза попалось объявление в университетской газете. Вечером в пятницу в Золотых Воротах профессор Моран читает лекцию о романтической поэзии восемнадцатого века. Увидев название темы, он не смог закончить обед, поднялся и вышел. Если Хиликс не придет на эту лекцию, то она никогда не придет ни на какую лекцию на этой земле.

По пути домой он отчетливо осознал, что у него появилось слабое место, которое может его подвести, — его нервы. В этой гонке он переключил свое предвкушение встречи на такую высокую передачу, что может сломаться.

Он не раз видел себя ее глазами во время их предстоящей встречи. Однако теперь вместо приятного удивления, расплывающегося по его лицу, он представляется ее взору падающим на пол, ползком приближающимся к ней, обхватывающим ее лодыжки и рыдающим истерически от облегчения и радости.

Потрясенная, она с царственным презрением взирает на распростертого ниц юношу, пинком высвобождает ноги и, перешагнув через него, уходит прочь навсегда.

Пока он поднимался по лестнице, нарисованный образ показался ему смешным, но понимание своего состояния придавало мыслям еще более мрачный настрой. Его погружение в литературу обогатило мышление эмоциональностью форм и красок. Как ни странно, мир представлялся ему более живым, чем прежде.

Отец очень огорчился, когда Халдейн сказал ему, что не сможет пойти с ним на лекцию Грейстона. Увидев разочарование на его лице, Халдейн почувствовал угрызение совести:

— Прости, папа, но я не могу пропустить лекцию по романтическому периоду. Она попадает как раз на тот отрезок времени, который я выбрал для демонстрации моего математического анализа литературных стилей. Что ни говори, а лекция по Фэрвезеру не для второкурсника. На шестом году обучения я по уши утону в механике Фэрвезера, и если тебе удастся прихватить стенограмму этой лекции для моей папки заметок впрок, я буду тебе очень благодарен. А это поэтическое чтение имеет большую ценность для моей нынешней задачи. Новичок в литературе может получить из непосредственного слушания гораздо больше, чем в результате чтения.

Отец покачал головой:

— Не знаю, сынок. Может быть, то, что ты делаешь, и представляет ценность. Ты морочил мне голову теорией осаждения и, возможно, дурачишь этой новой задачей. Иди. Уж таков склад твоего ума. Ты — Халдейн, и что бы я ни делал, мне не удастся его изменить.

Халдейн пришел в лекционный зал рано и сел в задний ряд, чтобы видеть лица входящих. Как он и предполагал, не меньше восьмидесяти процентов присутствующих студентов были категории «А-7», причем практически все — профессионалы, не носившие эмблем, но имевшие отличительный признак «А-7» — погруженность в транс мечтательности; длинные мундштуки были буквально у всех курильщиков.

Большинство рассаживались группами, но после того, как погас верхний свет, внезапно ввалилась еще одна группа студентов из фойе. Ему не удалось заметить среди них Хиликс; в темноте пришло довольно много народа, и он надеялся, что она среди тех, кто пробирается по рядам на ощупь.

Когда на кафедре включился свет и профессор вышел из-за кулис, Халдейн целиком переключил внимание на лектора, миниатюрного лысого человека лет шестидесяти с оттопыренными ушами. Он откинулся назад и заговорил голосом, удивительно мощным для такого маленького человека.

— Мое имя — Моран. Я здешний профессор. Мое поле деятельности и предмет лекции на этот вечер — романтическая поэзия Англии. Что касается меня лично, то в темное прошлое мой род вышел из Ирландии. Наше семейное предание говорит, что нас на пушечный выстрел не подпускали к духовенству, потому что в капустную грядку Моранов как-то наведался эльф. Можете вы в это поверить?

Присутствующие согласно посмеялись.

— Обо мне достаточно. Теперь о поэтах. Я буду называть их и позволю им говорить самим за себя.

Моран делал именно то, что обещал.

Его чтение стихов чистым профессиональным голосом было вне смысловых значений, осознаваемых настроений и эмоциональных красок читаемых строк. Уже по первой фразе первого стихотворения Халдейн понял, что попался профессору на крючок.

Публичная декламация Морана перескакивала овраги, через которые у теории эстетики даже не могло быть мостов. Хиликс, при всей ее красоте и со всем ее энтузиазмом, была только проблеском утренней зари по сравнению с ослепительным сиянием восходящего солнца этого человека.

Халдейн слышал рев реки Альф, низвергающейся в бессолнечное море, и знал, кого имел в виду Кольридж, когда писал:

Ты трижды очерти его,Закрой глаза в священном страхе —Росы медвяной ел он сахар,Пил в райских кущах молоко.

Лорд Байрон говорил с ним лично.

Он думал, ему повезло, что Китс умер молодым. Но теперь, в темной аудитории он скорбел о смерти поэта, который умел говорить с такой проникновенностью и так сладостно точно поведал о «La Belle Dame sans Merci».

Шелли ему пел. Вордсворт создавал хорошее настроение. Его сердце танцевало под звуки шотландских волынок Бернса.

Когда включился верхний свет и публика поднялась уходить, ее настроение продолжало сидеть в зале. Не было ни гомона голосов, ни аплодисментов. Халдейн быстро двинулся к фойе, чтобы подождать там выхода Хиликс.

Глаза, встречавшиеся с его глазами, возвращали ему взгляды, полные нежности, но глаз Хиликс среди них не было.

Он вышел из фойе и пошел через площадь для гуляний, окунувшись в бодрящий вечерний холод; опавшие листья мягко шелестели под его ногами. На мгновение он остановился у фонтана в самом центре университетского двора и мягким голосом сказал самому себе:

Вот почему брожу я здесьОдин, и щек так бледен цвет.Хотя пожухли камыши,Птиц пенья нет.

Он плотнее закутался в плащ, чтобы согреться, поднял воротник и заметил, что его тень расползлась во все стороны по гранитным плитам, которыми была вымощена дорожка вокруг фонтана.