Филип Фармер - Божье дело

Я неистовствовал, и всякий раз, когда она открывала рот, подавлял ее своим криком, уже не соображая, как громко ору, пока не заметил, что за нами внимательно наблюдают стоящие посреди дороги мужчина и женщина, и сразу же примолк, но поправить положение было уже невозможно.

— Новенькие, чего это вы так громко ругаетесь? — спросил мужчина и протянул мне бутылку. — Вот, попейте. Прекрасное средство. Как раз для вас. Здесь, на земле Мэхруда, мы позабыли, что такое грубость.

— Нет, спасибо, — отказался я и попытался проскользнуть мимо них, но женщина, брюнетка, являющая собой нечто среднее между Сильваной Пампанини и Джиной Лоллобриджидой, обняла меня за шею и страстно зашептала:

— О, пойдем, лысенький. Мне кажется, что ты — большой милашка. Выпей и идем с нами. Мы держим путь на ферму Джонеса, на праздник Плодородия. Сам Поливиносел намерен почтить нас своим присутствием. Он снизошел до того, что согласился ночью повеселиться с нами, простыми смертными. И ты можешь любиться со мной, сколько захочешь, лишь бы было хорошее потомство. Я, видишь ли, одна из нимф Поливиносела.

— Очень жаль, но мне нужно идти.

Я настойчиво попытался высвободиться, и тут почувствовал, как что-то теплое и влажное потекло по моему черепу.

Это был Отвар!

Рефлекс сработал молниеносно. Еще прежде, чем я осознал происходящее, мышцы мои сократились. Мужчина и женщина упали на землю. Не дожидаясь пока они поднимутся, я схватил Алису за руку и мы понеслись по дороге.

Пробежав добрую четверть мили, я, задыхаясь, вынужден был перейти на быстрый шаг. Сердце мое старалось вырваться из грудной клетки, голова, казалось, разбухла. Да, для такого резвого бегства мои гимнастические занятия, включая приседания, оказались недостаточными. Однако Алиса, молодая, физически прекрасно развитая женщина, пыхтела едва ли не громче меня, так что впадать в уныние причин не было.

— Они нас не преследуют, — отдуваясь, сказал я. — Послушайте, если мы столь легко проникли вглубь этой территории, то что помешает колонне морских пехотинцев, если они войдут сегодня ночью? Может быть, было бы разумнее атаковать именно таким образом?

— Мы пытались уже четыре раза, — призналась Алиса. — Два раза днем, два раза ночью. Первые три цепи промаршировали внутрь и не вернулись. Что произошло с последней, мы видели.

Некоторое время после этого мы шли молча. Затем я не выдержал:

— Послушайте, Алиса. Я вышел из себя, что едва не навлекло на нас крупные неприятности. Поэтому, почему бы нам не договориться позабыть все прошлые обиды и не начать сначала, по-хорошему?

— И не мечтайте. Конечно, я буду стараться воздерживаться от перебранок, но не позволю ни малейшего панибратства. Для того, чтобы понравиться мне, вам нужно как минимум, напоить меня Отваром, но даже в этом случае я весьма сомневаюсь в перемене своих чувств.

Я промолчал, решив впредь не заводить подобных разговоров. Ободренная моим молчанием, или же заинтригованная, она заговорила снова:

— Вполне возможно, что попробовать Отвар нам придется. Воду мы разлили, а наша жажда за последующие четырнадцать, а может быть, и все двадцать часов, должна усилиться. Тем более, что все это время мы будем находиться на ногах. Что произойдет, если мы будем не в состоянии утерпеть, а напиться можно только из реки? По-моему, чем-чем, но отравой это пойло не является.

— Доподлинно известно, что мы станем совершенно счастливыми. Именно в этом заключается вся трагедия. Эта неизвестная субстанция, называемая Отваром, является самым коварным из всех наркотиков, когда-либо изобретенных людьми. Привыкшим к нему не только кажется, что они испытывают полное блаженство. Употребление Отвара связано со многими дополнительными преимуществами.

Я не смог сдержаться.

— Такие рассуждения крайне опасны. — Отнюдь нет, мистер Темпер. Это всего лишь факты.

— Мне очень не нравится ваше настроение.

— С чего это?

— С чего? — переспросил я. — У меня нет причин стыдиться того, что я собираюсь вам поведать. Родители мои были наркоманами. Отец умер в больнице для бедных. Мать вылечить удалось, но вскоре она умерла от ожогов, которые получила при пожаре на кухне ресторана, где она работала. Обоих похоронили на старом Мелтонвиллском кладбище на самой окраине Онабака. Будучи помоложе, я частенько наведывался к их могилам посетовать на небеса, сколь несправедливо они с ними обошлись, позволив умереть столь позорно, не по-людски. Я…

— Мне очень жаль, Дэн, — тихо, но твердо перебила меня Алиса, — что с вами случилось такое. Только вот не кажется ли вам, что вы стали что-то слишком напыщенно изъясняться?

Я сник.

— Вы правы. Но это из-за того, что мне показалось, что вы пытаетесь меня поддеть.

— И вы захотели обнажить передо мной свою душу? Нет, Дэн, благодарю покорно. Достаточно скверно уже то, что нам пришлось обнажить свои тела. Мне не хочется причинять вам боль, но никак не правомерно сравнивать прежние наркотики и этот Отвар.

— Только потому, что у тех, кто его пьет, не заметно явных признаков физического вырождения? А вы абсолютно уверены в том, что их действительно нет? Разве все это длится достаточно долго, чтобы можно было сделать определенные выводы? И если все здесь на вид так здоровы, благожелательны и счастливы, то почему же Поливиносел попытался вас изнасиловать?

— Я нисколько не намерена защищать этого кретина, — ответила Алиса. — Но, Дэн, неужели вы не улавливаете изменений, которые произошли в воцарившейся здесь духовной атмосфере? Тут, похоже, нет барьеров, разделяющих людей на мужчин и женщин, и они поступают друг с другом так, как им того хочется. У них отсутствует даже чувство ревности. Разве слова той брюнетки не убедили вас в том, что у Поливиносела большой выбор женщин, и никто из них против этого не возражает? Он, вероятно, считал само собой разумеющимся, что я тоже не прочь побарахтаться с ним в травке.

— Ладно, ладно. Но ведь это мерзко, и я никак не могу понять, почему Дурхэм именно его сделал богом плодородия, если, казалось бы, так сильно его ненавидел?

— А что вам собственно, известно о Дурхэме? — отпарировала Алиса.

Я рассказал ей, что Дурхэм был невысоким, лысым, невзрачным толстячком с лицом, как у прокаженного ирландца, что его жена так исколола его насмешками, что стали видны дырки, что у него была душа поэта, что он любил цитировать древнегреческих и латинских классиков, что у него была страсть устраивать всяческие розыгрыши и нескрываемое желание издать свою книгу-эссе под названием «Золотой Век».

— Как по-вашему, он был мстительным? — поинтересовалась она.