Игорь Николаев - 1919

Но, быть может, маршал Фош просто лучше знал, что такое эта война?..

Уильям Дрегер любил дождь. Когда тебе тридцать пять, и ты шахтер — все, что происходит на поверхности воспринимается совершенно по-иному. Бог создал человека, чтобы тот ходил по земле, а не ползал подобно гаду глубоко в ее недрах, поэтому шахтеры как никто другой ценят любую погоду, хоть ясную, хоть промозгло-сырую, как сегодня. Самое устрашающее ненастье лучше чем теснота подземных нор, тем более, если эти норы регулярно становятся полем боя.

Говорят, такими же обостренными чувствами отличаются подводники, понемногу сходящие с ума в своих консервных банках под толщей воды и вражескими бомбами, но с моряками Дрегер не был знаком.

Он с удовольствием вдохнул чистый воздух, очищенный небесной влагой от пыли, вдохнул тягучий, пряный запах свежеподстриженной травы смешанный с едва уловимым ароматом дождя. Надо же, газоны до сих пор стригут, вот уж не подумал бы…

Кто сказал, что дождь не имеет запаха? Несомненно, то был человек, которому никогда не приходилось напряженно раздувать ноздри, стараясь учуять ядовитые примеси в и так удушливой, спертой атмосфере узких тоннелей. Тот, кто не обонял запах вечно мокрых, гниющих крепей, не чувствовал просачивающийся из мириадов земляных пор терпкий смрад погребенных взрывами трупов. Иногда новые взрывы откапывали тела предыдущих жертв,

Этот человек глух к невообразимому богатству мира запахов и не ценит простого удовольствия вдыхать чистый свежий воздух без «Прото»[1]. Удовольствия жить, дышать, просто сидеть на скамейке в городском парке, вытянув ноги и примостив рядом резную деревянную палку.

Уильям щелкнул крышкой часов. Половина третьего, пора домой. Поезд отходит в восемь часов, но совместный обед, вечер в кругу семьи — все это не терпит суеты и спешки. Каждая минута проведенная в кругу близких людей — драгоценность.

Он спрятал часы в карман, положил поглубже, пальцы скользнули по гладкой крышке, нащупывая неглубокие канавки гравировки. Слова, которые он помнил наизусть.

«Любящему мужу и милому папе в День Рождения».

Дрегер встал, резко, одним движением, привычно подхватывая палку. Строго говоря, опора была ему уже не нужна — перебитая блиндажной балкой нога срослась очень удачно, оставив лишь легкую, почти незаметную хромоту. Но, оказываясь в тылу, он не расставался с ней и рассказывал всем, что привык к палке и чувствует себя без нее неуютно. Да и мало ли что, еще нога подвернется…

На самом деле, Уильям просто чувствовал подспудную боязнь. Боязнь того, что кто-то скажет или просто подумает — «вот идет бездельник»[2]. Особенно этого не хотелось здесь, в родном городе. Палка снимала все вопросы, а одевать мундир он не хотел — выцветшая ткань оливкового цвета напоминала о фронтовых буднях. Несмотря на все чистки, она словно пропиталась едкими запахами страха и смерти. Лейтенант снял ее сразу по прибытии домой, в отпуск по лечению, спрятал подальше и намеревался достать только в самый последний момент.

Дрегер неспешным шагом шел по боковой улочке, мимо череды двухэтажных домиков, похожих на мозаичную картинку из-за чередования коричневого камня и белого раствора. Дома стояли так близко друг к другу, что казались единым целым. Тонкие вертикальные трубы водостоков, прижавшиеся к стенам, поливали дорогу струйками чистой дождевой воды. Из-за высоких крыш виднелась макушка церкви Святого Мартина.

Редкие прохожие вежливо приветствовали его, касаясь шляп, Уильям отвечал столь же вежливым кивком. Свою шляпу он забыл дома.

До войны Хаверфордуэст, что в графстве Пембрукшир, родной город Дрегера, был гораздо населеннее. Еще со времен Эдуарда V, пользуясь привилегиями и званием «корпоративного графства», город богател и рос на торговле и транзите, несмотря на чуму, распри «круглоголовых» и роялистов-джентри, особенно процветанию помогли железные дороги. Но сейчас жители (из тех, кого не призвали) постепенно перебирались в более крупные города, где круглосуточно дымились фабричные трубы, жадные топки заглатывали тысячи тонн угля и сотни заводов ковали оружие для последнего боя с ордами «Страшного Вилли». Говаривали, что люди там болеют от дурного воздуха и дыма, что год на военном производстве отнимает десять лет жизни, но там было получше с работой, едой и деньгами, обесценивающимися день ото дня.

Раньше, возвращаясь домой, он часто делал крюк, проходя мимо городского кладбища. Странная привычка, на первый взгляд, но, вероятно, только британцы могут сделать так, что кладбище будет казаться не угрюмым погостом, который хочется миновать как можно скорее, а последним пристанищем бренного тела, полным скромного очарования. Навевающим не страх, а легкую печаль и желание жить дальше, жить и радоваться каждому новому дню, что дарит человеку всемогущий господь.

Да, так было до войны.

Пока не заговорили пушки — «последний довод королей» — идея комплектовать воинские части призывниками из одних населенных пунктов казалась по-своему здравой. Трудно, очень трудно показать себя трусом на глазах у тех, кого знаешь с раннего детства. Точно зная, что родня и близкие очень быстро узнают о минутной слабости, покрывающей позором весь род.

Да, так это виделось в те времена, всего пять лет назад. Тогда грядущая война представлялась короткой и без больших потерь, молодые люди должны были вернуться домой еще до первых заморозков.

Но вышло по-иному…

В четырнадцатом году «Маленькая Англия» выставила «Большой Англии» полный батальон добровольцев, все как один — юные, сильные, отважные. Краса и надежда всего графства.

Теперь этот батальон в полном составе лежит на том самом кладбище, те, кого смогли привезти. Тех, от кого осталось что привозить.

За исключением двух человек. Джеки-«сапожник» бежал с поля боя и был расстрелян по приговору военно-полевого суда. А Томаса Гриффина, соседа Дрегера, привезли в тележке, без рук и без ног. Бедняга Том прожил еще почти год, на попечении сестры и матери, а затем ухитрился покончить с собой.

Нехорошие у меня сегодня мысли, подумалось Уильяму. Совсем неподходящие для последнего дня в тылу, перед отправкой на фронт, такие надо гнать подальше.

Он достал на ходу сигареты в простой пачке без надписей, для этого пришлось перехватить палку под мышку. Вытряс один тонкий цилиндрик из серой бумаги. Скверный «табак» долго не хотел загораться, пришлось несколько раз чиркнуть самодельной зажигалкой из гильзы «Маузера» — подарок забавного американца, Шейна «Бриллианта».

Дрегер предпочитал трубку, он и сейчас возил ее с собой, но осквернять семейную реликвию «жимолостью» — дрянным эрзацем с запахом старого сена — было совершенно непозволительно. А доставать хороший табак, хотя бы американский «верблюжий», удавалось редко, от случая к случаю, с каждым годом все реже и все дороже.