Бен Бова - Орион и завоеватель (Орион - 4)
Я уснул.
Сон пришел тревожный и путаный, вихри его наполняли полузнакомые лица и неразборчивые голоса.
Я видел Александра; золотые волосы его развевались по ветру, царевич галопом скакал на своем черном как ночь жеребце по пустыне, усеянной человеческими черепами. Его лицо изменилось. Оставаясь самим собой, он сделался кем-то еще, жестоким и надменным, со смехом скакавшим по живым еще людям, терзая их тела копытами своего коня.
Все преображалось, менялось, таяло подобно горячему воску, сон перенес меня в другое место: пьяный Филипп развалился на ложе с чашей вина в руке, царь яростно сверлил меня единственным глазом.
- Я доверял тебе, - бормотал он. - Я доверял тебе.
Нет, он не был пьян - Филипп умирал, кровь била из раны, нанесенной в живот ударом клинка. Отступая от трона Филиппа, я сжимал в правой руке окровавленный меч.
Кто-то рассмеялся у меня за спиной, я обернулся, едва не поскользнувшись на увлажненных кровью камнях пола, и заметил, что передо мной - Александр. Но это был не он, это был не знавший возраста Золотой. Глядя на меня видевшими ход многих тысячелетий глазами, он горько смеялся, и презрение, смешанное с ненавистью, леденило мою душу.
Возле него стояла высокая, царственная и невероятно прекрасная женщина с распущенными рыжими волосами и кожей, белой как алебастр. Она мрачно улыбнулась мне.
- Хорошо сработано, Орион, - сказала она и шагнула, чтобы положить ладони мне на плечи, а потом обвила руками мою шею и жадным поцелуем припала к губам.
- Ты не Афина, - сказал я.
- Нет, Орион, нет. Можешь звать меня Герой.
- Но я люблю... - Я хотел сказать: Афину, но потом вспомнил, что мою возлюбленную звали иначе.
- Ты будешь любить меня, Орион, - сказала пламенноволосая Гера. - Я заставлю тебя забыть о той, которую ты называешь Афиной.
- Но... - Я собирался сказать ей еще кое-что, но немедленно забыл, что именно.
- Вернись назад в поток времен, Орион, - сказал Золотой, все еще пренебрежительно улыбаясь. - Вернись назад и исполни роль, которую мы предназначили для тебя.
Повелевая, он смотрел на мертвого Филиппа. Окровавленный клинок оставался в моей руке. Я проснулся с болью в сердце, окруженный телохранителями Филиппа, все еще сжимая пальцами древний кинжал.
Мы продолжили путь по скалистой земле вдоль прибрежных холмов к Пелле. Следом за войском тянулись бесконечные повозки, груженные зерном, которое мы захватили. По ночам в лагере поговаривали, что Филипп продаст зерно, наберет побольше войска и нападет на Афины. Или что он продаст зерно Афинам в обмен на Перинф и Бизантион. Или будет хранить зерно в Пелле, готовясь к нападению афинян на свою столицу.
Однако, если Филипп и ожидал, что придет в Пеллу, в городе это не чувствовалось. С первого взгляда столица Филиппа произвела на меня глубокое впечатление. Вокруг города не было стен. Он располагался на просторной равнине возле дороги. Множество каменных строений были столь же открыты и беззащитны, как афинский флот, который захватил македонский царь.
- Мы обороняем его, - сказал Павсаний. - Все войско. Филипп воюет только в чужих землях. Враги не смеют угрожать городам царя. Пелла - новый город, - пояснил он мне. - Старая столица, Эги, находится высоко в горах. Она окружена стенами, как и положено крепости. Но Олимпиаде не понравилось там, и Филипп перенес столицу сюда, к дороге, чтобы порадовать жену.
Город еще только строился, я заметил это, когда мы подъехали ближе. Дома и храмы возводились из камня и кирпича; перед нами в склоне холма был устроен большой театр. На самом высоком месте теснились здания с колоннами из полированного мрамора: дворец Филиппа, как объяснил мне Павсаний.
- Большой, - заметил я, имея в виду дворец.
- Большего города я не видал, - ответил Павсаний.
- Ты не видел Афин, - послышался голос позади нас.
Повернувшись в седле, я заметил Александра, золотые волосы которого сверкали под утренним солнцем, а глаза горели внутренним огнем.
- Афины построены из мрамора, а не из серого тусклого гранита, - сказал он высоким и резким голосом. - Фивы, Коринф... даже Спарта прекраснее, чем это нагромождение камней.
- Когда ты был в Афинах? - ледяным тоном спросил Павсаний. - И в Фивах, и Коринфе, и...
Александр бросил на него взгляд, выражавший откровенную ярость, и послал коня вперед. Его черный Буцефал поднял копытами пыль, которая запорошила наши глаза. Царевич отъехал.
Павсаний плюнул:
- Как послушаешь его, можно подумать, что объехал весь мир в колеснице!
Мгновение спустя Соратники Александра проскакали мимо, и нас окутало еще более густое облако пыли.
Когда мы остановились днем перекусить, Павсаний велел нам привести себя в порядок. Конюхи вычистили лошадей, рабы до блеска отполировали панцири. Мы вступили в город при полном параде, а граждане Пеллы вышли на улицы, чтобы приветствовать победителей радостными возгласами. Но я не чувствовал особой радости; сон все еще тревожил меня. Я гадал, найдется ли в этом городе кто-нибудь, кто может истолковать мое видение, не объявив меня предателем, способным видеть сны об убийстве царя.
Посреди войска ехал Филипп, и горожане засыпали его приветствиями и цветами. Судя по тому, что я слышал от воинов, менее чем двадцать лет назад - когда Филипп сделался царем - Македонию притесняли соседи. Теперь они были либо покорены, либо стали союзниками царя-полководца. Филипп был настолько удачлив, что его столица не нуждалась в стенах. И теперь он стремился сделаться господином всего края: от Иллирии, протянувшейся вдоль Адриатического моря, до Бизантиона на берегу Боспора, от диких северных племен, обитавших возле реки Истр, до могучих Фив и Коринфа и даже до самых Афин. Поговаривали даже о вторжении в Азию; когда будет улажен вопрос с Афинами, придется освобождать греческие города Ионии и повыщипать бороду персидского Царя Царей.
Наслаждаясь приветствиями толпы, мы ехали по широкой главной улице Пеллы до самых ворот в дворцовой ограде. Оказавшись дома, Филипп послал своего коня вперед и первым спрыгнул у ступеней дворца.
На вершине серой гранитной лестницы, гордая и царственная, с огненными волосами, уложенными спиралью, которая делала ее еще выше, чем была она от природы, в царственном облачении чистейшей белизны, окаймленном переливчатой пурпурной полосой, невероятно прекрасная, надменная и властная, стояла женщина, которая в моем сне назвала себя Герой.
Глядя на нее, я невольно открыл рот.
- Что так удивился, Орион? - отрывисто шепнул Павсаний. - Ты видишь перед собой царицу Олимпиаду.
_Это была Гера_.
И она узнала меня. Гера смотрела на меня, не замечая Филиппа, который, хромая, поднимался по лестнице; я впервые заметил, что царь был не только покрыт многочисленными шрамами, но и частично парализован. Но не это открытие ошеломило меня, а Олимпиада, Гера. Она разглядывала меня с ледяной улыбкой. Кроваво-красные губы ее шевельнулись, беззвучно выговорив единственное слово:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});