Геннадий Емельянов - Истины на камне

Вездесущий, он в годах, кое-что запомнит, кое-что и мимо ушей пропустит, а вот когда документ на руках и перед глазами, совсем другой оборот, совсем другие козыри выплясывают! Так примерно рассуждал Скала и показывал на меня пальцем; сверху, мол, прилетел, а тоже не шибко умный. Брат мой стонал и бил себя не жалеючи кулаком по лбу с такой силой, что голова гудела колоколом. Особо же он жалел о том, что мы написали Неизмеримому, что у женщин от любви к знаменитому воину выпадают волосы и крошатся зубы: это, дескать, чистое бахвальство.

- Ты же придумал про волосы и зубы, брат!

- Разве я?

- Забыл?

- Ты придумал! - Скала показал на меня пальцем.

- Ты успокойся, пожалуйста.

Воин неохотно сел,, качая головой, он встряхивал плечами, и тонкие его руки болтались вдоль тела как чужие. Скорбь его была искренней и безмерной.

- Хочешь, верну письмо назад, оно ведь еще не долетело до Вездесущего?

-Ты можешь его вернуть, Пришелец?

- Могу.

- Значит, Вездесущий гневался по другому поводу, а? Не письмо его рассердило. Пришелец?

- Нет, конечно.

Скала взял из рук у меня прутик и стал чертить на песке круги. Он задумчиво морщил лоб, вздымал брови, потом заговорил речитативом:

- Живут наверху три брата. Один брат только ест и спит. Это-брат средний. Другой брат мало есть, мало спит и все сердится. Это-брат старший. У третьего брата есть сердце, и он складывает песни. Это-брат младший, и зовут его Цок. Скала нарисовал три кружочка, составляющие, как я понял, созвездие-треугольник, которое так четко светилось давеча. - А еще выше, там, где уже нет ничего и только тьма, есть женщина, и зовут ее Огонь.

Она умеет летать. И когда она летит мимо братьев, она зовет младшего, которого зовут Цок. Женщина Огонь кричит ему: "Берись за мою косу, и мы полетим вместе. Ты будешь меня любить. И я буду тебя любить. Ты выпьешь меня до дна, и я напьюсь тобою. Берись же за мою косу", - "Твоя коса меня обожжет?" - "А ты потерпи и привыкнешь". - "Я потерплю!"-говорит Цок и берется за косу; чтобы лететь, но старший брат не пускает младшего, женщина Огонь проносится мимо, и рассыпаются окрест ее волосы, падают к нам. Цок - спрашивает у старшего брата своего: "Почему ты меня не пускаешь?" "Потому не пускаю, отвечает старший, - что некому мне будет завидовать и не на кого будет сердиться. Ты же рядом"...

- Кто тебе рассказывал эту историю?

- Я сон видел и голос слышал,

- Когда?

- Сейчас.

- Но ты же не спал?

- А сон видел. И голос слышал.

- Как же так - не спал и сон видел? И голос слышал?

- Так бывает. - Воин рассеянно пожал плечами.

- А ночь почему была средь бела дня? И огонь почему .был?

- Младший брат Цок опять схватил женщину, а старший не пустил лететь. Огонь - это волосы, они остались в руке Цока.

- Он так ей прическу подпортит. Старший брат, значит, нехороший?

- Нехороший, Пришелец. Он всегда был нехороший.

- Печально,

- Младший брат теперь плачет.

- Драться надо, не плакать! Мужчине не пристало плакать.

- Старший брат сильный, а у младшего есть сердце, потому он и плачет. Ты разве никогда не плакал, Пришелец?

- Никогда! В детстве если... Не помню.

- Легко живешь. Легко? - Воин смотрел на меня пристально, в глазах его, больших, как у коровы, и бездонно черных, была печаль-тоже бездонно черная. И меня волной вдруг окатила боль, я жалел этого парня, в сущности, беззащитного перед смутным ликом Непознанного. Он дышит потому, что я спас его. Ему повезло. Он еще не верит до конца, что имеет право вести новый отсчет дням под этим непрытким солнышком. Он имеет одно великое преимущество передо мной, потому что в самой глубине существа своего каждый час и каждую минуту чувствует бесценность дара, ниспосланного нам только однажды, дара жить. Этот невежественный абориген, в отличие от меня, знает холод и потому ценит тепло, пищу добывает в поте лица, он ведает настоящий страх и испепеляющую душу ненависть, он зверь, но и человек-он не боится крови, но научился видеть красоту и отделяет добро от зла. В нем--мое прошлое; далекое, скупое, безликое. Мое прошлое застыло на желтых страницах книг и воспринимается как набор весьма любопытных сведений, лишенных пульса и красок. Я возвращен силой обстоятельств к истоку вечной реки. Мне, рожденному возле самого ее устья, суждено теперь брести против течения, и каждый мой шаг будет измеряться тысячелетиями.

- Ты жил легко? - повторил Скала, не отводя от меня глаз.

- Да, легко, - ответил я,

- У вас много еды, Пришелец?

- Много.

- У нас мало. А дети просят еды...

- Понимаю.

- И воинов мало у нас. Мне пора.

- Куда это пора?

- Домой.

- А как тебя примут?

- Они не поверят, что я это я, а не дух мой, возвращенный Неизмеримым. Они не пустят меня в деревню- испугаются. - Скала хитро сощурился и протянул к моему лицу раскрытую ладонь. - Ты им скажешь: "Вездесущий не захотел взять воина, великого воина, добывшего сок Белого Цветка. Вездесущий и Неизмеримый уважает храбрых и дарит им волю. Ты им прочитаешь письмо и прочитаешь ответ".

- Ответа же нет еще?

- Мы его напишем.

И мы сварганили хвастливое, я бы сказал, нагловатое послание, адресованное племени Изгнанных. Вездесущий излагал следующее соображение; взятое нами за основу: дескать, Сын Скалы - непревзойденный воитель, таких воителей на Синей еще не рождалось, и вряд ли родятся. В гвардии Вездесущего таких, как Скала, можно смело утверждать, единицы. Однако юноша совершил еще не все подвиги, так пусть он их совершает во благо и процветание племени и пусть изгнанные вернутся в свою плодородную долину у Большой Воды, пусть найдут там Камень, где записаны Истины. Молодой и отважный воин поведет свой народ к Большой Воде. И когда Сын Скалы совершит все эти подвиги, тогда он будет Великим не только на Синей, но и в гвардии Вездесущего, Неизмеримого и Вечного. И лишь тогда воин будет вознесен на небо, чтобы жить среди звезд. Такова отныне судьба Сына Скалы Непревзойденного, предопределенная свыше раз и навсегда.

В древности на подобных бумагах ставили печать: с подлинным, мол, верно. Жаль, что у меня нет такой печати!

- Ты ведь не бросишь меня, Пришелец? - Скала сгорбился, сидя на песке, и поглядел на меня исподлобья, как побитая собака. Настоящей искренности между нами еще не было - абориген не до конца доверился мне, он готов был, чувствовалось, встретить любой подвох, исходящий от меня, с обреченной покорностью; он знал, что я почти" бог, а боги не имеют прочных уз с людьми, и воля богов капризна.

- Я не брошу тебя, мы будем вместе совершать подвиги, предписанные Вездесущим.

Воин поклонился мне, коснувшись лбом травы. Уши его просвечивали и подрагивали, словно крылья бабочки,