Вольдемар Бааль - Источник забвения
— Да вроде нет таких, — подумав, ответила она. — А что?
— Интересовалась сегодня мной у нашего вахтера.
— Ничего особенного. Сравнительно молодой, талантливый ученый, химик-газолог, симпатичный, куча научных работ, монографии… Она тебе приснилась?
Визин не ответил: на голову, на плечи, на горло давил колыхающийся, фиолетовый, многоглазый свод…
Утром он позвонил бывшему своему школьному приятелю, а ныне авторитетному врачу, и попросился к нему в клинику на общее обследование. Там его продержали две недели и пришли к заключению, что он абсолютно здоров, что лишь несколько утомлен и перевозбужден и что ничего ему не нужно, кроме обыкновенного очередного отпуска.
— Кидай свою лабораторию и — на юг! — весело сказал бывший одноклассник. — Воздух, солнце и вода! А если к тому же небольшой, легкий романчик с какой-нибудь юной русалкой, то не только воспрянешь, а и помолодеешь. Именно в таких русалках и искали наши предки эликсир вечной молодости. — Он явно не был сторонником тезиса «здоровье — воздержание».
Клиника ничего не дала Визину, не изменила его состояния; он ведь и не сомневался в своем здоровье, ему хотелось лишь подтвердить безвредность полученного им препарата, который до того он выпил в лаборатории. И еще он надеялся, что у него будет время подумать и разобраться во всем, что с ним в последнее время произошло, и он думал и разбирался, однако напрасно: желанной уверенности в себе и равновесия не наступало. Бушевали по-прежнему визиноиды; неотступно преследовал Мэтр. Особенно теперь не давала покоя фраза «меня укусил некий микроб», произнесенная им задолго до его болезни, совершенно Визиным позабытая, и тут вдруг почему-то вынырнувшая из пучин памяти. И вспомнилось, что тогда он самоуверенно решил, что уж он-то знает, что тут за микроб и какой имеется в виду укус. Это было сродни тому, что чувствовал и сам Визин, когда видел, что наука его кому-то недоступна и чужда; да и вообще Мэтр любил иносказания, парафразы, парадоксы — ему нравилось озадачивать. Но теперь Визину уже не казалось, что микроб Мэтра объясняется так просто — то определенно была не ужимка, не каприз острослова, не желание сверкнуть перед любимым учеником или предостеречь его от чего-то. Вспомнилась «главная книга жизни» Мэтра до сих пор Визин не касался ее; он попросил Тамару принести папку в больницу.
На титульной странице значилось — «Медиаторы торможения», и подзаголовок: «О механизме памяти и его регуляциях». Это было неожиданно: химик — и вдруг память. Может быть — нейрохимия?.. У Мэтра была своя лаборатория, и официально она занималась плазмой.
Визин стал читать.
2
Когда он снова появился в лаборатории, обрадованная Алевтина Викторовна все же заметила, что если он выглядит и лучше, то, не настолько, чтобы «подтвердилась репутация знаменитой клиники». «Бог знает, чем они там занимаются», — со вздохом сказала она и засыпала стол своего кумира почтой.
— То, что пришло. По-моему — все не срочно. Не спешите.
Визин сел.
У него были корреспонденты. Они писали ему разное: о профессиональном и любительском, об интересных опытах, наблюдениях, о явлениях, не объясненных научно, — явнонах, и явлениях, объясненных неубедительно; они просили советов, сами советовали, навязывали споры. Большинство из них были давнишними и хорошо знакомыми, появившимися в самом начале его научной и преподавательской деятельности, как только он пошел в гору; их было десятка полтора, обуянных почитанием и ревностью дерзателей. Но вдруг их число стремительно возросло.
Это случилось после нескольких, устных и печатных, визинских выступлений по поводу НЛО, уфологов и пресловутых инов, то есть инопланетян, когда он хладнокровно и пренебрежительно, а иногда чуть ли не с брезгливостью, давал отповеди всевозможным «прожектерам» и «фантазерам», помешанным на «братьях по разуму», пеняя мимоходом «иным серьезным ученым», с откровенным стыдом за них, на их легкомысленное гипотезирование, «неглижирование научной объективностью, очевидностью». Как химик-газолог, он сравнивал их потуги с потугами ветхозаветных искателей «философского камня». Выступления эти были замечены самим академиком К. и названы «честным и трезвым взглядом на вещи». Однако и инолюбы не остались в долгу — бог весть откуда они объявились внезапно целой армией, и Визина буквально засыпали письмами, возмущенными и устыжающими, язвительными и призывными.
«Вы утверждаете, что мы — единичны в Космосе. Следовательно, нетипичны, исключительны. А исключительное — почти случайное. Понятно, куда ведет такая точка зрения?..»
«Ваше кредо — кредо чеховского отставного урядника Семи-Булатова: „этого не может быть, потому что этого не может быть никогда…“»
«Вы смеетесь над нами. Вспомните, над кем смеялись, ржали: над Лобачевским, над Вудом, над Линнеем, над Ломоносовым, над Циолковским, над Коперником… А Дж. Бруно сожгли. А Лавуазье отрубили голову. А Кеплер, Ампер, Эйлер, Лебедев умерли в нищете…»
«Читаешь Ваши опусы, и все время такое впечатление, что Вы хотите кому-то понравиться…»
«Ваша наставница не природа, а кабинет…»
«Вы — представитель клана. А где клан, там — высокомерие, чванство, снобизм, клановые суеверия, клановые соблазны. Все, что противоречит доктрине клана, — анафема и химеры…»
«Сказано: судить человека надо по мечтам, и больше всего на нас похожи наши фантазии. Каковы, интересно, Ваши мечты и фантазии?..»
А случалось и вовсе оскорбительное.
«Здравствуйте, Визин-Торквемада…»[2]
«Идиот убежден, что все, кроме него, идиоты…»
«Ваша однобокая наука канонизировала стандарт, клише, трафарет…»
«Если Вы стали доктором наук в тридцать четыре года, это еще не значит, что Вы отмечены свыше, — Ландау, между прочим, стал доктором в двадцать шесть. Притом диплом, в том числе и докторский, еще не пропуск в храм истины. Не боги горшки обжигают…»
«Знаете ли Вы притчу о том, что небезызвестный Пифагор, когда его осенило относительно известной теоремы, на радостях принес богам в жертву сто быков? Присмотревшись к истории, один поэт позднейших времен, пришел в связи с этим к такому выводу:
…с тех пор быки отчаянно ревут:Навеки всполошило бычье племяСобытие, помянутое тут,Им кажется: вот-вот настанет время,И сызнова их в жертву принесутКакой-нибудь великой теореме…»[3]
Оппоненты прямо или косвенно утверждали, что темная повязка не у «фантазеров» и «прожектеров», а у самого уважаемого доктора и его именитых покровителей. И Визин, отбивавшийся вначале легко, бойко, азартно, не без показной невозмутимости, а то и с ехидством и зубоскальством, почувствовал со временем, как в нем что-то дрогнуло. Он, разумеется, не предвидел такой реакции, такого бума и шума, но гораздо больше его озадачила яростная, страстная, а порой и злобная убежденность инолюбов; они бились, казалось, за самое жизнь. Мэтр сказал тогда: «Вот какой они преподают тебе урок. Жаркий урок. А если же душа холодна и сердце стучит ровно, то Великой Печати не ищи — тут ее нет, тут не бог, а формула, не истина, а расчет». Какой он имел в виду расчет? Может быть, он думал, что любимый ученик для того только и старался, чтобы заслужить похвалу всемогущего К.? Тогда Визин допускал еще, что Мэтр в состоянии так подумать…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});