Всеволод Глуховцев - Полнолуние

Впрочем, Александр об этом не догадывался. Не задумывался над взводными, да и всеми прочими интригами. Его это не волновало. От окружающих он хотел одного только: чтобы его не доставали, не лезли в душу, а уважают или нет, власть, чины и всё такое прочее — ему это было безразлично. Он не нуждался в заострённом самолюбии как раз, наверное, потому, что сам догадывался о данной ему силе, не давая, правда, себе труда поразмыслить об этом всерьёз. Шёл уже пятый час, и он так и не сумел заснуть до подъёма. Первое потрясение прошло, и теперь он достаточно спокойно рассматривал создавшуюся обстановку. Он всегда рассуждал конкретно. То, что было, не сон, с этим ясно. Точка. Дальше: не едет ли крыша. Он вполне хладнокровно взвесил все «за» и «против» этой версии и решил, что это, хотя в принципе и возможно, но крайне маловероятно. Перебрав в памяти всех известных ему предков и родственников, он лишний раз убедился, что «дураков», как по-простому именовали его земляки пациентов психлечебниц, среди них не было. Существовал, правда, некий дядя Петя, двоюродный брат матери, но и он был скорее чудак, чем «дурак»: будучи владельцем в пригороде дома с подворьем, на этом самом подворье он вот уже много лет, веселя соседей, сооружал таинственный «солнечный генератор» — проводил никому не понятные эксперименты, результаты записывал в тетрадки, каковые тетрадки нумеровал и складировал в ящике комода, под угрозой скандала не разрешая никому в них заглядывать. Жена давно махнула на него рукой. Не пьянствует, не буянит, и на том спасибо.

Александр невольно улыбнулся, вспомнив всё это, и сообразил, что дядя Петя работает шофёром — следовательно, регулярно проходит всякие медицинские освидетельствования и, стало быть, с головой у него всё-таки порядок, несмотря на «солнечный генератор». Да и сам он, Александр, никогда ничего за собой не замечал, отродясь ничем, кроме простуды, не болел, вниз башкой не падал, не бился ею, все комиссии и осмотры прошёл без сучка и задоринки и первоначально даже попал в команду погранвойск, куда отбор пожестче, но из-за каких-то начальственных соображений в конце концов оказался в армии.

Значит, постановил он, и эта версия отпадает. Остаётся третье: загадочное пока явление природы. Возможно это? Да на здоровье! Ему вдруг приоткрылось нечто до сих пор закрытое, тяжёлое, враждебное и грозное миру. Наверное, это бывает. Почему бы ему и не быть. А вот почему это выпало именно Александру Раскатову?… Неизвестно. Пока ответа нет.

Весь день Саша был сосредоточенно-задумчив, но так как все давно привыкли к его замкнутости и сдержанности, то никто ничего не заметил. Ответов он так и не нашёл, да, собственно, и найти не мог: слишком мало данных. Может что-то станет яснее, — думал он на вечерней поверке, — яснее этой ночью. Посмотрим.

Но эта ночь стала ещё хуже прошлой. Сначала он долго не мог заснуть. Было жарко, душно — потом как провалился, вздрогнул всем телом, тут же вынырнул, да не туда — и оказался сжат в страшной тесноте.

Не мог пошевелить ничем, ни сказать, ни крикнуть, да и не видел и не слышал — не было здесь ничего, кроме невыносимого давления и страха, но теперь уже сзади — там за спиной, был некто без жалости, хотя и без злобы. Равнодушие. Он не приближался и не удалялся, просто был. Равнодушный, и от него не было защиты.

Не было времени. Но вот оно пошло — страх стал сильнее. Надо крикнуть, позвать на помощь, а не было слов и звуков. Сейчас тот начнёт приближаться.

И Александр проснулся, и снова облегчения не было. Он убедился, что это никуда не отстало от него. Ещё придёт.

Минут пять сердце неслось в сумасшедшем перепуганном аллюре. Александр лежал, не шевелясь, ждал, когда оно успокоится, и не сразу заметил, что круглые настенные часы показывают без двадцати семь. Целая ночь!

Этот кошмар длился всю ночь. В это невозможно было поверить, но это было так.

Теперь Саша стал ещё сумрачнее. После подъёма сторонился ребят, избегая общения. Любой разговор был невмоготу. Стоя на бригадном построении во втором ряду, он строго глядел в спину впереди стоящего бойца, вполуха слушая, как басом кроет штрафников замполит (Клименко отсутствовал), и думал о своём.

Замполит бригады подполковник Сумской был глуп, как пень. Комбриг его терпеть не мог. Вообще, Клименко создал простую, но красноречивую классификацию индивидов по их умственным способностям, и замполит, понятно, обретался на нижней ступени, обитатели которой именовались полковником так: «дурак на всю фуражку». Следующая категория имела обозначение: «не весь дурак, кое-где и умный, местами». Выше шли почему-то «гуманоиды», а венчали пирамиду те, кого Клименко называл «мозг». «Это был мозг!» — внушительно говорил бригадный о ком-либо; чаще всего в ранге «мозга» поминался какой-то подполковник Аверьянов, под чьим началом довелось служить лейтенанту Клименко где-то в Средней Азии. А сейчас «дурак на всю фуражку» подполковник Сумской, приятно взбудораженный подчинённым положением огромной аудитории, построенной в незамкнутое каре, гремел, распекая нарушителей. С севера длинно задувал холодный ветер — отголосок арктических бурь, грязно-серая, облачная наволочь застила небо… построение затягивалось, и все, тихо злясь, ждали, когда же, наконец, пустомеля заткнётся. Раскатов этого не ждал, просто не обращал внимания на то, что делается вокруг. Он вспоминал читаный некогда рассказ Джека Лондона из цикла его клондайковских историй — рассказ о том, как два человека, оказавшихся вдвоём в маленькой хижине на всю оставшуюся зиму, медленно сходили с ума от безысходности и ненависти друг к другу. У одного из них помешательство выразилось в том, что его смертельно страшил флюгер на крыше хижины, недвижимый от полного безветрия. Безумному сознанию казалось, что зловещая стрелка флюгера указывает в необъяснимо мрачные теснины, которые воображение отказывалось представить, и в которых — человек знал твёрдо — его ждала смерть.

Александр очень ясно видел эти два слова из текста рассказа — «мрачные теснины» — и соотносил их с тем, что было прошедшей ночью. «Неужто я тоже?..» — думал он, стараясь найти опровержение этой мысли. А может быть, тот мужик вовсе не повредился, а в самом деле… просто в такой ситуации болезненно обострившийся ум становится способен видеть эти, реально существующие вместилища мрака, которые в обычной жизни не видны? Ну, пусть так. Но ведь это там, в белом безмолвии!.. А тут откуда это могло взяться! Откуда?!..

Он надеялся, что гнетущая темень вскоре выветрится из души. Но надежда не сбылась. На послеобеденном ротном разводе, перед тем, как караулу и ротному наряду идти спать до заступления на дежурство, он вздрогнул, неожиданно вспомнив слова ветра из той, первой ночи: «Он придёт к тебе ночью» — и представив себя одиноким на посту. «Одна ночная смена, — прикинул он, — с двенадцати до двух. Потом еще с шести до восьми, но это уже утро, после третьих петухов, а к восьми почти светло. Значит, важно отстоять с двенадцати до двух».