Your Name - Летать, как птица.

— И я вижу! Все видят! Либо он не аутист, либо он неправильный аутист.

— Диагноз поставлен верно! Я проверял. Он должен быть аутистом до конца своих дней! Этот случай неизлечим!

— Ты профессор, тебе видней, — согласился режиссер, — Но все-таки…

В кабинет вошли без стука и Алексей Сергеевич обернулся, прервавшись на полуслове. На пороге стояли родители его самого денежного актера. Сначала разозлившись, режиссер собрался было наорать на помощницу, из-за того что посторонние пробрались в его кабинет, но потом вспомнив, что сам назначил эту встречу, Плышевский пробурчал:

— Доброе утро. Вы были у Бровских?

— Были, — сказала Марта, прижимая к груди пухлую папку, в которой наверняка находились документы по контракту. Судя по ее решительному и одновременно потерянному виду, семья приняла решение.

— Присаживайтесь, пожалуйста, — показал жестом на диван хозяин кабинета, и, похоже, ситуации. Как и предполагалось, Литвиновы приняли нужное решение.

— Мы подумали. Взвесили все «за» и «против», — тяжело вздохнув, начал отец мальчика. Плышевский улыбнулся. — Он еще так молод, и мы не хотели бы лишать его мира, в котором он живет…

— Привет, папа, — голос застал всех не просто врасплох, а привел в панику! Режиссер подпрыгнул и осмотрелся. Что это еще за шутки? — Я вижу, ты начал седеть. Мама? Ты не волнуйся, все в порядке.

Плышевский, открыв рот, словно первоклассник в зоопарке, медленно повернулся к мониторам. Там все так же улыбался Пилот, но его сигарета теперь тлела, пуская в потолок кабины тоненькую струйку дыма. Застывшая картинка менялась: сначала пропали панели оборудования, потом стали таять стены, а за ними начала проявляться жесткая и одновременно нежная голубизна чистого и близкого неба степи.

Степь колыхалась травой и свежими, чистыми цветами. Дымок сигареты, украденный ветром, растворился, сам же Пилот стал выглядеть моложе, морщины разгладились, вечная рудницкая грязь на лице и руках стала уходить, уступая место здоровому загару.

— Здравствуйте, Алексей Сергеевич. Хоть сейчас посмотрю на своего режиссера, — Максим коротко поклонился, — Как ваши дела?

— П-плохо, — сознался старик.

— Не так плохо, как вы, наверное, думаете… Мама?? — Максим вскрикнул, с тревогой глядя, как Марта закатила глаза и медленно осела на руки мужа, хотя тот тоже находился на грани обморока. — Сделайте же что-нибудь!

Профессор Иванов, выйдя из ступора, схватил графин с водой и стакан, и бросился приводить женщину в чувство.

— Я сейчас приду, — встревожено крикнул Пилот и пропал с экранов. Режиссер безучастно смотрел на опустевший экран до тех пор, пока не скрипнула входная дверь. Максим прибежал босиком, все в той же больничной одежде, бледный и всклоченный от долгого лежания. Он все так же крепко сжимал в ладошках пачку листов и многоцветный фломастер.

— Мама?? — он несколько раз ударил ее по щекам, — Очнись, мама!

Шлепки выглядели слишком уверенными для ребенка, слишком. Скорее, так аккуратно и четко мог действовать пожилой мужчина, привыкший ко всему. Плышевский мгновенно вспотел.

Марта пришла в себя, целую секунду всматривалась в сына, а потом заплакала. И обняла. А профессор так и остался растерянно стоять с графином и стаканом в руках.

— Итак, господа, у нас есть новый вариант контракта, — Максим потянулся к пачке сигарет, потом посмотрел на свою тоненькую, детскую ручку, и передумал. — Он будет интересен как вам, Плышевский, так и вам, профессор. Извините, имени-отчества не знаю.

— Василий Петрович, — представился Иванов.

— Максим Андреевич, — ответил мальчик. — Мы продлеваем контракт на съемки, на неопределенный срок.

— Что? — каркнул режиссер.

— Продлеваем. Но на новых условиях. Их мы обсудим позже. Кроме того, профессор, вы можете запатентовать новый способ лечения аутизма. Как вы уже поняли, главным в этом способе будет создание условий для получения больным нового опыта. Десятилетия, столетия жизни. Если потребуется — то тысячелетия. Тогда мозг сможет преодолеть созданный собою же барьер сознания, перекроет врожденный или приобретенный стресс. Учитывая необходимость специального оборудования и персонала, я, как один из изобретателей метода, попрошу немного, около двадцати процентов…

Взрослые тяжело задумались, с недоверием и страхом посматривая на мальчика. Наконец Алексей Сергеевич решился задать вопрос, который ему очень хотелось задать:

— Сколько тебе… вам, лет?

Максим поморщился, подсчитывая:

— Если брать полностью завершенные сюжеты, то около двух тысяч…

И вот теперь я, один из самых богатых и известных людей на Земле, сижу в зале, в том же сенсотеатре, что и до катастрофы. На том же месте, что и тогда. С тем же трепетом и изумлением смотрю фильм. Мне уже шестнадцать лет, правда, так считают только мои родители. И мое изумление картиной совершенно не меняется от того факта, что в главной роли снимаюсь я сам.

Интересно, так ведь?

Самые лучшие свои переживания я получу вот сейчас, сразу после премьеры. Я взойду на сцену, когда закончится кино и утону в овациях, самых страстных и заслуженных на свете.

Я буду просто стоять и смотреть в темный зал, расцвечивающийся вспышками фотоаппаратов, а потом закурю мятую сигарету без фильтра.

И улыбнусь.

И в самом конце спрошу зал:

— Вам правда понравился мой новый фильм?

Летать, как птица

Когда Сван опускался на эту планету, он специально включим режим маскировки, хотя большой необходимости в этом не было — кругом, на довольно большом расстоянии не было ни деревень, ни городов, если не считать расположенного в тридцати километрах на юг городка Винчи. Странный язык у этих аборигенов…

Свану была нужна вода. Вселенная несправедливо наградила это захолустье громадными запасами чистой, пресной воды, почти без примесей и радиации. Именно поэтому пробираться сюда с каждым циклом становилось все труднее и опаснее — торговые пути сторожили патрули и пираты. Бесшумно опустившись к самой глади воды, Сван выключил маскировку, пожирающую энергию, словно черная дыра, и осветил мерцанием своего корабля густой лес окрест. Он казался темным, как просторы космоса, как подпространственные туннели, как ужас смерти. И таким же притягательным, иначе стал бы Сван терять свою молодость, уже вторую сотню лет занимаясь контрабандой воды на засушливый Урмарак? Это было ни с чем не сравнимое удовольствие ощущения бескрайности пространства и плюс еще немалая сумма денег для себя и многочисленной родни.