Игорь Денисенко - Дом

— Кхе, кхе…, придется вспомнить детство — нарочито по-старчески откашлялся он, и оторвал от кресла 90 кг тела.

Промелькнув мимо комнаты, где тихо спали родители, и громко храпел отец, Сергей проник на кухню. Открыл холодильник и, не глядя, выудил из его недр сырое куриное яйцо. В его комнате, освещаемой только светом монитора, было темно, поэтому, что его вычислят, он не опасался. Приоткрыл балконную дверь и вышел. По опустевшей ночной улице кто-то шел, негромко припечатывая мокрый от дождя тротуар. Серый человек, в сером плаще и серой фетровой шляпе с большими полями, скрывающими лицо. Чума улыбнулся, представляя, как этот эмбицил будет материться, соскребая яичные сопли со своей шляпы. Вот шляпа поравнялась с балконом Сергея, и он нежно с замиранием сердца отпустил яйцо. И сразу присел, спрятавшись от гневного взгляда зажимая рот рукой, чтобы не выдать смехом своего местоположения. И….? И тишина. Ни чмокающего характерного звука разбившегося яйца, ни возмущенных криков, ни шагов. Словно не было там никого? Ну, ладно, шляпа привиделась, а яйцо то куда делось? Не растворилось же оно в воздухе, падая с третьего этажа? Выглядывать, чтобы выяснить судьбу яйца было страшно, но любопытство пересилило. Чума медленно перетек взглядом за перила и успел увидеть, как белый мячик летит ему на встречу. Он припечатал его красивый высокий лоб, а яичный желток потек заливая глаза.

— Сука! — вырвалось у Сергея неожиданно громко. И пока он с отвращением вытирал лицо руками, человек в сером плаще, не сказав ни слова, тем же неспешным шагом прошел дальше. Только по тому, как мелко тряслись его плечи, было понятно, что он смеется.

Уснул Семен незаметно сам для себя. Вроде только коснулась его спина старенького скрипучего дивана, и он провалился в тяжелый сон. А ведь всего лишь собирался дать отдых уставшей спине минут на пять, даже кисточку не оставил на мольберте, а держал в руке. И на тебе…

Его шатало из стороны в сторону. Первая мысль была, что это опять шатается дом, зависший в необозримой пустоте. Но он был не дома. Он шел по какой-то улице, задворками сознания отмечая кусты и вечно полные мусорные баки. Тусклый фонарь, стыдливо стоял в сторонке от баков, и освещал эту картину. Значит, справа должен быть его дом, третий подъезд от угла. От баков несло пропавшими арбузными корками и еще какой-то тухлятиной. От этого запаха Семена замутило. Он пытался опереться на кусты, растущие у дома, но они его веса не выдержали и он упал, царапая лицо об ветки. Зря мы «Таласом» после водки догонялись, запоздало подумал Пихтов, исторгая из себя рвотный комок. Фу! Как хреново! Сейчас надо встать, скомандовал себе Семен, и стал подниматься, обдирая в кровь руки. Мелкие колючки шиповника впивались в руки, но боль была легкой, притупленной. Как будто это все происходило не с ним, болело не у него, а у кого-то другого. Он просто временно поселился в теле этого другого и поэтому чувствует то, что чувствует это тело.

Рывком открыл дверь и проник в темное чрево подъезда. Тугая пружина злорадно скрипнула за спиной и впечатала ручкой ему в поясницу. Темно, как у негра в жопе, отметил Семен, пытаясь нащупать ступеньки. И почему так говорят? Там кто-то был? Это со слов очевидцев? Или все-таки это умозрительное заключение? Правильнее было бы наш подъезд назвать «Черным квадратом» Казимира Малевича. Такой же беспросветно черный, и живут тут одни алкаши, синюшники. Для которых искусство — это мраморная голая баба с большими сиськами, а остальное они не понимают. Так….Тут главное не сбиться со счета, чтобы найти свой этаж.

— Двадцать три, два. цать четыре, …, - шептал Семен, тяжело опираясь на ступеньки, и держась обеими руками за перила.

— Двадцать шесть, …блядь! Опять какая-то сволочь на перила харкнула!

Надо будет набить Витьке морду. Знаю, что не он! — объяснил кому-то невидимому Семен, — Так дружки его! Водит всякий сброд.

— Тридцать шесть…Все, пришел.

Семен громко постучал в дверь. Дверь на его удивление быстро открылась. На пороге стоял Вовка Шмидт.

— Тебе чего? — спросил Вовка с совершенно не заспанными глазами, словно всю ночь тут в прихожей сидел и ждал, когда Пихтов постучит. — Домой? Ты ниже живешь.

Не в силах ответить, Семен махнул рукой, словно отгоняя видение Вовки, и стал спускаться. Его разбирало зло и досада. Обидно было, что Шмидт смотрел на него как на бомжару. А он не бомж, он художник, у него может быть душа болит, за мир этот. Мир пакостный, злой, и несправедливый. Он же полон чувств, знаний и талантов, как никто в этом подъезде! А Вовка видит в нем только алкаша…Обидно. Вот вернуться сейчас к Вовке и растолковать, что он не прав, что не такой Семен как все. Посидеть с ним по-человечески, принять по стопочке, и Шмидт сразу поймет, какой гениальный у него сосед. Эта здравая мысль так увлекла Семена, что он не заметил, как опять оказался на первом этаже у подъездной двери. Тут он опомнился, развернулся, и опять принялся считать ступеньки.

— Бум! Бум! Бум! — постучался Семен в надежде разбудить жену, поскольку в такой темноте вставить ключ в замочную скважину было делом фантастическим.

Дверь открылась тут же. И на пороге опять стоял Вовка Шмидт, в спортивном трико и тапочках на босу ногу.

— Какого хрена ты у меня дома делаешь? — зло осведомился Семен, неведомо почему, испытывающий сильное желание врезать Шмидту по сопатке. И тут его сознание совершенно поплыло…И картинка сна расплылась, словно акварель, на которую заморосил мелкий противный дождик, но какие-то детали еще можно было разглядеть…

Неизвестно каким образом Семен очутился в квартире. В следующий момент он осознал себя на родной кухне, а рядом была жена. Саму жену он не видел, но укором совести ощущал ее присутствие…Вот она, где-то слева стоит в ночнушке и бигудях, и молча смотрит на пьяного Семена.

— ….что я не имею право выпить? — возразил он укору совести. И далее Семен объяснял совести, что выпил, потому как все пили, обмывали продажу картин. Местную картинную галерею, посетил какой-то немец, и купил девять понравившихся ему картин. Ну, консул посольства…купил, конечно, пейзаж Василия Ивановича, ты же знаешь у Толчина, есть приличные пейзажи…Ну, ты знаешь…Некоторые его даже путают с Левитаном. Но великий русский художник Левитан родился в бедной еврейской семье, поэтому нашему, целиком русскому Толчину, он не конкурент…тем более он давно покойник. Фу, как нехорошо получилось…с Василием. Потом немец купил какие-то цветочки Гончаренко, честно говоря, ее натюрморты только чего-то и стоят…Остальная абстракция, где она себя любимую рисует в полете с Марком Шагалом, бред в чистом виде. Ралиной Ленки купил цветочки, Омарова коняшек, у дальтоника пару картин взял…Виктюка «зеленые камни» …Впрочем, у Виктюка все зеленое…Зеленая девка идет по зеленому полю, и смотрит зелеными глазами на зеленое небо. Художник он конечно хороший, мастер, и эти его зеленые камни и зеленое небо смотрятся вполне гармонично, хотя в целом тоска зеленая…И наконец посол Германии купил Семена картину, его «Уходящую»…Ничего особенного в его картине не было. Она была из серии городской пейзаж. Зимняя улочка между серых панельных домов, по которой идет женщина в черном драповом пальто, черных сапогах на шпильках, на голове норковый берет, и маленькая черная сумочка на плече. Точеная черная фигурка отвернулась от зрителя и уходит. Практически, черный, плоский силуэт…Но в этом вот ее порывистом движении, в изгибе бедер, и тонкой талии, в этом жесте…,как она придерживает рукой поднятый воротник пальто, поскольку к ночи мороз крепчал. Было понятно, что она уходит навсегда, и горячие слезы текут по ее холодному лицу, невидимому посторонним. И голые черные ветви от придорожных кустов, протягиваются к ней в немой мольбе: Остановись! Прости! Останься! А суровое закатное небо с оттенком краплака говорит о том, что скоро наступит ночь. И ничего кроме ночи не будет. Одна сплошная, непроглядная чернота….смерть, пустота….