Яцек Дукай - Лёд

Мишка придвинул себе стул, затем уселся с протяжным вздохом, словно из самовара спустили пар, пффффххх! — и вот он уже закатывает рукава сорочки, ослабляет воротничок, расставляет пошире свои слоновьи ноги, стул трещит, а Мишка Фидельберг склоняется к собеседнику и надувает грудь — именно этой грудью он будет защищать Революцию.

— Тысяча девятьсот пятый! — рыкнул он. — Тысяча девятьсот двенадцатый! Да сколько же раз можно, господа! Сколько раз одни и те же ошибки! Большевики с херами никогда ничему не научатся, слава Богу, у Бунда в голове хоть немного прибавилось. Если бы у нас был рабочий класс как в Германии и Англии — а кто здесь должен делать революцию, спрашиваю, крестьяне забитые? Как с этим вышло у народников, мы все знаем: им легче завербовать ради идеи агентов охранки, чем мужика; привязанный к земле народ сам является реакционным классом. Что с того, что они настреляют царских министров, навзрывают генералов? Генералову царя много!

— Значит, што? — вы присоединяетесь к сторонникам Струве и к придворным социалистам?

— Да плевал я на них! — Мишка сплюнул. — Дело ведь не в тех или иных камарильях, но в Истории! Тут вся штука в том, что в нынешнем состоянии страны у революции нет никаких шансов на успех. Мы убедились в этом на собственной шкуре, дважды расплачиваясь кровью рабочих, именно в пятом и двенадцатом, а ведь тогда самодержец казался ослабленным японскими войнами и все, казалось, говорило в нашу пользу. Но точно так же господа не сделали бы революции и в древнем Риме! Маркс это прекрасно знал: История катится в соответствии с железными правилами логики исторического развития, и нельзя просто так перескочить один или другой этап — бабочка тоже ведь не сразу появляется, сначала нужна куколка, нужен кокон.

— Ленин…

— А Ленин сейчас уже только кусает за щиколотки швейцарских сиделок.

— Мишка, — наклонился я к распыхтевшемуся Фидельбергу, — я правильно понял? Ты будешь поддерживать буржуазию и капиталистов, поскольку только после них может наступить настоящая революция пролетариата?

— Чтобы сделать пролетарскую революцию, нужно иметь пролетариат! Разве что поверишь в богостроительство или пустые мечтания Бердяева со компания или социалистов-народников, у которых в голове только Герцен с Чернышевским, и которые до сих пор трындят об историческом посыле России, и что вообще не следует гнаться за Западом и повторять его ошибки, но только без буржуазии и среднего класса, обходя меандры капитализма, выкормить себе коренной российский социализм из незапятнанного духа народной общности… Эх! Русская мистика! А что говорит Троцкий? Даже если бы каким-то чудесным образом — заговор Четырехсот, безумие повелителя, естественная или неестественная катастрофа — даже если одно государство попадет под правление трудящегося народа, тут же все ближние и дальние державы старого порядка набросятся на него и разобьют вдребезги, не позволяя социализму созреть. Революция должна охватить сразу же все державы, во всяком случае, большинство их, то самое большинство, что измеряется экономической или военной силой. То есть, не достаточно рассчитать историю одной страны; эффективно рассчитывать следует только Историю, то есть всеохватную, всерегулирующую систему исторического развития. Вы видите это, господа математики? Ведь видите же!

…Так что же следует сделать? Открыть эту консервную банку! Втащить Россию в двадцатый век, даже вопреки ее воле! Да, да: насильно разморозить Историю! Разморозить Историю, говорю! Сначала Оттепель, потом Революция! Но не Оттепель по божьей милости, посланная нам метафизическими циклами, но, — тут он стиснул пальцы-сардельки, — сотворенная нашими, людскими руками! Из труда, из разума, из науки, из денег! Вот, — отсопелся он, наконец-то переводя дух, вот такой я новый оттепельник…

— Я как-то перестал прослеживать пертрубации в Думе — а разве троцкисты сейчас не заключили какой-то тактический союз со сторонниками Струве и столыпинскими трудовиками? Впрочем, а что это меняет? Какая разница для поляка? Такая российская власть, сякая российская власть…

— Возрожденная Польша должна быть Польшей социалистической! И будет!

— Ну нет, так это не выходит. — Тайтельбаум затянулся табачным дымом. — Если вы вступите в альянсы, результатом чего станет размягчение реакционной политики, то как раз затрудните революционную работу: тут же дело в том, чтобы царизм и буржуазия угнетали пролетариат, разве нет?

Я поднял палец.

— Диалектика, Альфред, диа-лек-ти-ка!

— И почему мы не можем дождаться революции еще и в Германии, в Англии, в Америке?

— А они, капиталисты западные, в угнетении ни черта не понимают. Один только русский так может угнетать слабых и бедных, чтобы те о жизни забыли.

— Да что вы чушь несете! — Мишка даже грохнул кулаком по столу. — Там буржуазия держится еще сильней, потому что у нее было время укорениться и окопаться! Зато в России — в России, в Королевстве — мы с самого начала готовы! Пускай только История тронется с места, пускай у нас появятся необходимые условия — и революция неизбежна!

— Я знаю… С Петром Струве во главе правительства и социалистами, уже два десятка лет заседающими в Думе…

— Но, может, лучше рассчитывать на какую-нибудь резню на фронте и уличные бунты… И на голод в деревне. Хотя, до сих пор от голода умирают довольно покорно, ни дворян, ни чиновников не режут, Пугачева не помнят. — Альфред сделал скептическую мину. — Ну и армия, прежде всего — армия; не один иди пара взбунтовавшихся кораблей, но полки… дивизии…

— Которые как раз начинают возвращаться в страну.

— Экономика должна сдвинуться, это точно, — согласился я. — Хотя и не знаю, будет ли это хорошим известием для ростовщиков.

Фидельберг хлопнул себя по потному лбу, что прозвучало как приличная пощечина.

— Да, пан Бенедикт, дед уже…

— Да, Мишка, хорошо что напомнил! — разулыбался я. — Будь так добр и спроси у старика, не одолжит ли он мне в неожиданной жизненной ситуации хотя бы десятку? Меня ждет долгое путешествие, расходы…

— Спасите меня, все архангелы! — Фидельберг подскочил и, отступая тылом через ресторан, махал перед багровым лицом огромными лапами, одновременно делая знаки против сглаза. — Подобного рода посредничество мне и так уже много стоило! Езжай уже, езжай!

Альфред провел его взглядом.

— Бенек, честное слово, ты не обязан был отдавать сейчас, если…

— Да ну! Прежде, чем потребуют возврата, необходимо туг же попросить следующий заем — и тогда они радуются, что ушли с целым бумажником.