Владимир Михайлов - Советская фантастика 80-х годов. Книга 2 (антология)

Библиотека Фантастики 08/2

СОВЕТСКАЯ ФАНТАСТИКА

80-х годов

Правдивая фантастика

На все написанное за послеоктябрьские десятилетия мы смотрим сегодня с другого берега той бездны, что отделяет нас нынешних от нас же вчерашних. Изменилась жизнь, но еще больше — ее восприятие и понимание. Подобные переломы приводят к крайностям во взглядах и оценках. И вот уже приходится слышать и читать, что литературы у нас и вовсе не было, а если и была, то благополучно опочила и не заслуживает ни доброго слова, ни памяти. Ну, а уж коли не было и не заслуживает, то не к чему даже и заикаться о каком-то отборе, каких-то переизданиях. И об этой вот книге, разумеется.

Чушь, по-моему. По такой логике получается, что у нас и истории не было. Вообще ничего. И все мы не от матерей, а, как у Твардовского, от теток родились.

На самом деле все было. И мы знаем, из какого сора, как сказано у поэта, растут стихи. Сора — выше головы. Но и стихи есть. Немало. И проза есть. Фантастическая в том числе.

Другое дело — что у читателя этого тома угол восприятия нашей фантастики всех семи десятилетий, а значит и прошлого и позапрошлого, безусловно изменился. И, наверное, замечать и выделять в представленных здесь произведениях он будет уже не то, что десять или даже пять лет тому назад.

Ведь и в восьмидесятые годы мы вроде бы еще видели. в тумане грядущего все те же величественные контуры светлого здания, и если спорили, то лишь о том, какая дорога короче, по какой быстрее подвозить стройматериалы. Получилось же в точности так, как с московским Дворцом Советов: и проект был утвержден, и площадку расчистили, убрав с нее лишний, как мнилось, храм Божий (помню, как еще до войны, в третьем, что ли, классе я клеил из бумаги макет этого сооружения по данной, уж не помню в каком журнале, выкройке), — а на практике строительство пошло в противоположном направлении, не ввысь, а вниз, и вместо дворца получился бассейн, вещь не столь престижная, но куда более полезная. Но и в восьмидесятых ведь еще казалось многим, что мы не в воде по уши, а где-то на подступах к решительному и крутому взлету. И наша, по российской традиции, политизированная и социализированная литература (выполнявшая у нас функции народного представительства за отсутствием сколько-нибудь серьезного парламента), включая фантастику, и в восьмидесятые годы оставалась вроде бы литературой прежней ориентации. И в фантастике тех лет какие-то умолчания, недоговоренности, намеки — все было в порядке вещей, а горячность в доказывании каких-то истин, ставших сейчас не только очевидными, но просто-таки естественно необходимыми, казалась (да и была, наверное) едва ли не подвигом. Но сегодня, когда на горизонте маячат совсем иные архитектурные конструкции, уже совсем не это будет искать и требовать читатель, но совсем другого уровня зоркости и смелости.

Вот с такими порой противоречивыми мыслями начал я перечитывать сборник, заранее готовый признать и сегодняшнюю неактуальность произведений, робость, и все прочие недостатки и требовать от читателя снисхождения, поскольку времена были не совсем легкие для пера.

Однако чем дальше читал я, стараясь применять всю строгость сегодняшних оценок, тем с большим удивлением понимал, что ни в каком облегченном подходе фантастика лучшая, разумеется, семидесятых и восьмидесятых годов просто-напросто не нуждается.

И если прежде я намеревался, признав сегодняшнюю недостаточность вчерашней фантастики, ограничиться разговором о ней, как о явлении чисто литературном — поглядеть, например, на различия в проблематике, в стилистике, в характерах героев произведений, написанных авторами старшего и младшего поколений, представленных в антологии примерно поровну (по числу, а не по объему вещей), то, дочитав, понял, что фантастика эта и сегодня актуальна, злободневна, местами — остра, одним словом что и сегодня она нужна не менее, чем вчера. И еще: сегодня она помогает нам лучше понять самих себя — вчерашних, чем мы смогли бы это сделать без ее помощи.

Ну вот взять хотя бы повесть ленинградца, а теперь уже петербуржца Александра Щербакова «Сдвиг».

Не стану пересказывать ее содержание: одни из вас ее уже прочли, другим это предстоит. Но не могу не сказать о неожиданном ощущении совершенной ее сегодняшности, хотя повесть написана пятнадцать лет назад.

Нет, конечно, сказывается время написания. Хотя бы в том, что действие «Сдвига» развертывается в некоей англоязычной стране, персонажи носят на редкость нерусские имена, а местности — названия. По канонам тех десятилетий, крупные неприятности, тем более с жертвами, могли происходить где угодно, только не в нашей благословенной и кругом себя счастливой стране. Да, это — дань времени. Я мысленно подставил наши собственные имена и названия — и повесть ничуть не потеряла в силе и убедительности, скорее даже наоборот.

Помню, когда — несколько лет тому назад — я читал повесть впервые, меня удивило, как «легла» она на тогдашние землетрясения в Армении. Почти как репортаж с места происшествия.

А когда перечитывал ее сейчас, перед глазами было уже другое: Катаклизм не природный, а социальный: Белый дом, что не на Потомаке, а на Москве-реке, и люди, пришедшие туда, чтобы спасти все, что можно было спасти.

Позавчерашняя вещь оказалась сегодняшней.

Или как совершенно по-другому зазвучала повесть Сергея Снегова «Право на поиск». Написанная, казалось бы, в чисто фантастических традициях и трактующая о проблемах сугубо Научных, она, оказывается, намного шире. Это неудивительно, если вспомнить, что право на риск-одно из тех прав, которых все мы на протяжении десятилетий были, по сути дела, лишены в своей деятельности: централизация и план — тут не риск требовался, а исполнительность; риск же всегда выходит за пределы инструкций. И когда настало время рисковать, слишком многие оказались к этому не готовыми, да и из готовых иные не в состоянии были, потому что и рисковать надо уметь, а не прыгать очертя голову. И Снегова, всегда восхищавшего меня остротой и глубиной именно фантастического мышления, я увидел вдруг в ином ракурсе, как писателя социального (а что он человек социальный, я знаю давным-давно). А проблема соотношения деятельности человека с его моралью и совестью сейчас, когда слова эти вышли из загона, стала одной из самых острых, «горячих» — и потому сегодняшнее прочтение повести Сергея Снегова оказывается более глубоким и объемным, чем раньше.

Совсем иначе читается и повесть ныне, увы, покойного Севера Гансовского «…И медные трубы». Раньше главным ее достоинством мне казалось само направление этой фантастики — не в будущее, а в минувшее, в историю, но историю фантастическую, как у Марка Твена в «Янках из Коннектикута при дворе короля Артура». Главным виделся тот интерес к родной истории, который она неизбежно будила. Однако в дни ее написания интерес этот у большинства еще не сопровождался пониманием того, что мы своей истории вовсе и не знаем, не то чтобы какие-то детали от нас ускользали, нет, мы вообще этой истории не знали, нам лишь то было ведомо, что проходило через мощные светофильтры господствовавшей догмы. И, перечитывая повесть Гансовского, я уже как естественную воспринимаю неизбежную мысль о том, что в нашей подлинной истории наверняка таятся и не такие еще события и чудеса…