Юрий Иваниченко - Выборный

Иваниченко Юрий

Выборный

Юрий Иваниченко

Выборный

Повесть

Глава 1

Медленно и мелодично били башенные часы. Звук пролетел над красной черепицей старых крыш и темными прямоугольниками крыш новых, сквозь редкие - осень - кроны акаций и тугие струны проводов и растворился в зарослях на кладбище.

Восковая луна вывалилась из сырого облака и глянула вниз. Глянула - и спряталась.

Последние отголоски двенадцатого удара прокатились между крестами и пирамидками, долетели, теряя силы, до последнего ряда надгробий, уже безымянных от времени, и замерли под стеной.

Ухнула и невнятно забормотала сова. Потом взлетела и, чуть проседая в такт взмахам бесшумных крыльев, прочертила темное небо и растаяла в округлой черноте окошка на звоннице.

Василий, вальяжно раскинувшись на плите собственной, хорошо ухоженной могилы, проследил за ее полетом и сообщил:

- Будет дождь.

Соседи промолчали, и только какая-то старушка из ближнего склепа вздохнула и мелко перекрестилась.

- Что молчите?- рассердился Василий. - Не намолчались за день?

- Не хотят с вами связываться, - за всех ответил чинный Присяжный, грубый вы очень, вам не угодишь.

- А ты и не угождай. Привык, понимаешь, угождать. И как только в суде служил?

- А так и служил, как все,- степенно протянул Купец,- помаленьку да полегоньку.

- Вот и дослужились... - Приват-доцента, умершего от чахотки в девятнадцатом, до сих пор мучил кашель. - Сколько лет - памяти нет.

- Нет, позвольте,- встрепенулся Присяжный,- как это - служил? Присяжные не служат, их выбирают. И, заметьте, выбирают из самых достойных...

Души заспорили, замелькали в привычных жестах прозрачные руки, голоса возвысились до крика, и скоро уже над вторым сектором взметнулись встревоженные летучие мыши.

Василий Андреевич послушал-послушал, махнул рукой и отправился в четвертый сектор. Там давние приятели-красноармейцы играли в орлянку затертым оболом. Третьим у них был мещанин, мобилизованный на защиту Перекопа и умерший в двадцатом от ран.

- Не спится? - вместо приветствия спросил красноармеец, прозванный Седым за белую-белую, как сметаной вымазанную прядь тонких прямых волос в курчавой русой шевелюре.

- Обрыдло. Пятый десяток, понимаешь, досыпаю, - привычно откликнулся Василий, присаживаясь на расколотую известняковую плиту.

- Ничего, скоро разбудят, - пообещал Седой.

- Пионеры, что ли? - спросил Василий, высчитывая в уме, сколько дней осталось до Октябрьских.

Два раза в году к нему, как герою гражданской войны и борьбы с контрреволюцией, приходили пионеры; прибирали, правда, не слишком старательно, именную могилу, салютовали и даже оставляли цветы. Так повелось сравнительно недавно. Сразу после похорон к нему на могилу часто приходили друзья и однополчане. Затем всю войну было не до него. После войны же осталось совсем немного тех, кто вспоминал, а пионеры ходили на воинское кладбище или к памятнику освободителям. Но вот уже четвертый год, как стали приходить и сюда.

- Пионеры, да не очень, - Седой выволок обол и теперь подбрасывал его на широченной крестьянской ладони. - Специальная воинская команда прибывает. По наши кости. - И Седой, сохраняя напускное безразличие, запустил монетку.

- Как это - по наши кости?- не понял Белов.

- А вот так. Снос начинается. В две очереди. Под барабан - и на Солонцы, - отозвался Мещанин. Он опять проиграл и поэтому злился.

Василия Андреевича даже передернуло:

- Что это на вас - погода накатила? Какие Солонцы? Какие кости? При чем здесь воинская команда? Седой поднял голову:

- Ты же знаешь - кладбище наше давно решили снести. Вот и началось. Приезжает команда такая специальная - всех будут перелаживать на Солонцы.

- Перекладывать,- машинально поправил Василий и задумался. Он давно знал, что переселение неизбежно, знал, что принят генплан развития города, предусматривающий, в частности, ликвидацию старого городского кладбища. Знал - и все же внутренне сопротивлялся этой неизбежности; точно так же сопротивлялся смерти, пока доживал с надорванным сердцем.

- Это как - в две очереди?- вдруг спросил второй красноармеец Илюша.

- Очереди - это по очереди, сначала один, а потом все остальные... протянул Василий. - А может, напутали чего?

Илюша даже обиделся:

- Так Седой - он же точно знает. Да и я слышал...

Седой все узнавал первым и наверняка. Ушлый мужик, за свою ушлость (полез в ничейный погреб в ничейном, но, как выяснилось, "конспиративном" Доме) смолоду прописанный в четвертом секторе, любил вдруг являться в кабинет ночного дежурного исполкома и, если вздумалось оставаться незримым, подглядывать и подслушивать. Еще он любил птиц, но только дневных.

- И когда же? - спросил Белов, как будто время в обычном пониманий для него еще что-то значило.

- По весне, сказывают. Чтоб к жатве духу нашего здесь не осталось. Спорткомплекс,- хоть и с неправильным ударением, а одолел трудное слово Седой,- здеся залаживать будут.

- Закладывать,- поправил Василий Андреевич и встал. Постоял, помолчал, дергая нитку полуоторванной пуговицы на кожанке, и процедил: - Нет, шалишь. Так просто не ликвидируешь. Как ни верти, а право на покой мы заработали.

- Вы-то, может, и заработали, если по нынешним ценам считать,- вновь подал голос Мещанин после очередного проигрыша,- да только мало здесь вашей породы. Это ж общее кладбище...

- Цыц,- приказал Седой.

- А мы что,- поинтересовался Мещанин, меняя тон,- имеем особую ценность для советской власти? Порешили ликвидировать - и ликвидируют. Не то ликвидировали.

- Не в числе дело, - Василий подтолкнул Седого.-А ты чего молчишь?

Седой задержал обол на ладони и протянул:

- А че - мы ниче. Отзвонили свое. Раз им надо - мы подвинемся. Не гордые.

- Кому это - "им"? Ты за "них" жизнь свою молодую угрохал!

Илюша прервал его:

- Ты, комиссар, не горячись. Конечно, обидно, привыкли мы здеся, место хорошее, вокзал опять же близко, но дитям тоже надо где играть, плавать...

- В здоровом теле - здоровый дух,- заявил Мещанин.

- Это хорошо, когда здоровый,- мрачно и даже с угрозой начал Василий,только я так понимаю, что и нам не пристало бегать, как собакам. И чтоб "здоровый дух", тут одного спорткомплекса мало. И нечего тут непротивленчество разводить! Пошли за мною,- приказал он Седому и, не оглядываясь, чуть вразвалочку зашагал по дорожке.

В это время желтая луна вновь протекла сквозь облако, и в ее стылом слабом свете заблестели призрачные вечная кожанка и стоптанные, но круто начищенные сапоги Василия...

А во втором секторе почти кричал и надсадно кашлял Приват, хватая за пуговицы сюртука Присяжного: