Леонид Резник - Дом в центре

Леонид РЕЗНИК

ДОМ В ЦЕНТРЕ

Мой дом везде, где есть небесный свод.

ПРОЛОГ

Почти все люди сильны задним умом. Фразы типа: «Я же говорил…» — одни из самых популярных. Под любую неожиданно открытую истину с легкостью подбирается цепочка из событий давнего и недавнего прошлого. А некоторое время спустя все это осеняется ореолом собственной прозорливости: «Я так и думал!.. Я давно подозревал…»

Попытаюсь быть оригинальным. Я никогда не думал ни о чем подобном. Я никогда ничего не подозревал. Только слепой и глухой мог проходить мимо очевидных фактов, но я ухитрялся делать это со стопроцентным зрением и абсолютно здоровым слухом. Возможно, речь надо вести о душевных слепоте и глухоте, но мне о них ничего неизвестно.

Все же объяснение такой невнимательности возможно. Мне где-то приходилось читать, что новорожденные котята и щенята, если их поселить в помещении с множеством вертикально натянутых нитей, на всю жизнь останутся неспособными видеть вертикальные линии. То же самое с горизонтальными. Я — человек. Но с младенчества мне пришлось жить в довольно странных условиях. И моя ли вина, что я ослеп и оглох на странные обстоятельства?

Я абсолютно не помню свое раннее детство. Нормально? Да. Но почему в моей памяти если что и осталось из тех времен, так это жаркое солнце, теплое море и горячий белый песок? Странные воспоминания для ребенка, родившегося и выросшего в Ленинграде, не так ли? Младшие классы, старшие классы… Детство как детство? В школе — да. А вот дома… Даже непонятно, с чего начать. С квартиры? С родителей? С домашнего быта? Начну с родителей. Все-таки самые близкие люди.

Отец мой работал патентоведом. Если точнее, так было записано в моем классном журнале и в разных других школьных документах. Скорее всего, эта версия школьными бумагами не ограничивалась. Но уж теперь-то я точно могу сказать, что в этом самом НИИ, где он числился, никто о моем отце не слышал. Из всех слов производственной тематики мне доводилось слышать только одно — «командировка». Так говорила мать, когда отец исчезал на неделю-другую. Большую часть остального времени он проводил дома. Ему не надо было на работу ни к 8 часам, ни к 9, ни даже к 12. Слово «отпуск» в нашей семье не произносилось. Мать «работала» примерно так же, только что не ездила в «командировки» и числилась художником-оформителем. Правда, она много читала и рисовала, иллюстрировала прочитанное, но куда шли все эти рисунки, мне было неизвестно. Если добавить, что отец владел несколькими языками и хранил в своей библиотеке (закрытой для меня) множество зарубежных книг и журналов, то можно понять, как в классе четвертом — пятом мне удалось заподозрить в своих папе и маме иностранных шпионов. Я долго думал, куда бы об этом сообщить, но потом набедокурил в школе, отца вызвали, он (как это ни странно) встал на мою защиту и поругался с учительницей, а я, преисполненный благодарности, обо всем забыл.

С первых классов школы отец пытался приобщить меня к спорту. Я ходил (поочередно) на плавание, легкую атлетику, фехтование, самбо. То ли виной тому были мои способности (вернее, их отсутствие), то ли патологическая лень (мнение отца), но ни в одном из видов спорта я не добивался ни малейшего успеха, а телосложение мое оставляло желать лучшего. С изучением иностранных языков (еще одна мания отца) дело обстояло примерно так же. И платные курсы, и отцовские эксперименты, когда он пытался преподавать сам, были бесполезны. Английский, французский и экзотический итальянский не затронули моей памяти точно так же, как если бы я проходил их в школе (школа у меня была редкая, с испанским языком). К десятому классу отец во мне полностью разочаровался. Его не радовали хорошие оценки, не расстраивали плохие, а мое поступление в политех, похоже, вообще не тронуло. Начало казаться, что сын-середняк попросту не устраивал моего отца, и он старался забыть обо мне, как о досадном эпизоде (вернее, одном из эпизодов) в своей биографии.

В матери было больше душевной теплоты. Она с интересом выслушивала рассказы о школьной жизни, сердилась за двойки, ходила на родительские собрания, интересовалась, какая из одноклассниц, по моему мнению, симпатичней. Она заботилась о моей одежде, да так, что у меня никогда не было желания приобрести что-нибудь особо модное, все уже было. Мой призыв в армию перед окончанием первого курса института мать восприняла с большой тревогой. Отец же, напротив, оживился и даже был рад.

Если вспоминать квартиру и быт, то странностей можно обнаружить намного больше. Я жил в самом центре города, в районе сплошных коммунальных квартир. Да и наша считалась коммуналкой. Но… Невозможно заставить ребенка молчать о том, что его окружает. Почти каждый день мои одноклассники рассказывали о квартирных баталиях, о пьяных дебошах соседей и тому подобном. В нашей «коммуналке» ничего подобного не было. Огромный коридор всегда пустовал, а на кухне царило запустение. Чаще чем раз в два дня встретить кого-либо из соседей не удавалось. В комнатах за стенами всегда стояла мертвая тишина. Все это было очень странно, но… почему-то не вызывало даже намека на удивление.

Что-то не в порядке было у нашей семьи и с питанием. Готовил, как правило, отец. Вернее, подавал на стол уже готовые блюда. И какие блюда! Только бригада прекрасных кулинаров могла изготовить что-то подобное. Да и исходные продукты явно не были приобретены в соседнем гастрономе. (Как я мог об этом знать, ни разу в жизни не побывав в продуктовом магазине?) Но вот увидеть отца за жаркой, варкой, потрошением или просто за завариванием чая мне не удавалось ни разу. Мать — да. Но она готовила только в отсутствие отца, щедро используя содержимое холодильника. А тот — обычно пустой — во время отцовских командировок оказывался битком набитым деликатесами.

Вообще, странностей хватало. Например, случай с приемником. В третьем классе мой одноклассник Миша Петухов принес в школу малюсенький транзистор, и все переменки подряд мы развлекались, слушая то «Маяк», то ленинградское радио. Как сказал Миша, это был подарок на день рождения. Приемничек мне очень понравился, и всю дорогу домой я грезил, что родители подарили мне такой же. Дома, на своем учебном столе, я обнаружил то, о чем мечтал. Меня это ничуть не удивило: родители как-то угадали мое желание. Отец, привлеченный звуками «Маяка», вел себя довольно странно. Сначала он стал свирепо выяснять, откуда взялся приемник, потом вдруг согласился, что это он его мне подарил. Я был так напуган первоначальной атакой, что с радостью принял «подарок» вместе с самой версией дарения. Но непонятное возбуждение отца незамеченным не осталось. Он чуть ли не бегал по комнатам и переспрашивал у матери: «Так ты говоришь, ему десять лет? Десять лет, да?» Очень странные вопросы, не правда ли?