Питер Миллер - Нож ниоткуда

П. Шайлер Миллер

Нож ниоткуда[1]

Приходилось ли вам лелеять мечту об убийстве?

Доводилось ли сидеть за, столом, опершись локтями о столешницу, и, спрятав лицо в ладонях, воображать, как вы по самую рукоять вонзаете нож в дряблую морщинистую шею и вращаете клинком до тех пор, пока тонкая струйка старческой крови не потечет с обагренных ваших запястий — пока не закатятся глазные яблоки и не подогнутся старческие колени? Ощущали ли вы, как пульсирует кровь в висках и душу вашу переполняет дикое, первобытное наслаждение при виде отвратительного, нелепого существа, наконец-то вами приконченного?

А потом вы открывали глаза и смотрели на исписанные каракулями листы, тщательно вычерченные схемы, графики, соотносительные диаграммы и прочую мертвую писанину, которая и составляет смысл всей вашей жизни. И снова брались за перо, и опять принимались исписывать новыми каракулями очередные листы бумаги, уточнять схемы, добавлять новые разноцветные точки к диаграммам — посвящая этим занятиям каждые три из пяти рабочих дней недели с той самой поры, как достигли возраста, когда можно начинать карьеру, о которой вы мечтали и к которой вас готовили.

Может быть, мне стоит сходить в клинику на прием к психотерапевтам, дабы те напичкали меня витаминами? А может, лучше отправиться в религиозный центр, где дипломированные клерикалы попытаются привить моей заблудшей душе любовь к ближнему? Или завалиться во Дворец Наслаждений, в котором какая-нибудь страстная шлюха мигом избавит меня от хандры? Или подать прошение о предоставлении мне права жениться и вплотную заняться производством еще одного поколения археологов, чтобы те, повзрослев, превратились в таких же усталых, измученных, одержимых жаждой убийства людей, как их прославленный папаша?

День за днем, ночь за ночью я пытаюсь представить себе, что случилось бы, если бы в тот памятный день я все же осмелился всадить нож в глотку человека, который только что применил концепцию обратимости времени к спокойной, вполне развитой науке — археологии. Если б я мог все предвидеть — если б знал, чем обернутся романтические мечтания, к которым он настойчиво пытался приобщить меня…

Откуда те мечты? Я ведь был совсем маленьким в то время; рассчитывать все вперед не умел; нож тот был для меня обычным ножиком. И знаете, мне кажется, что если бы он знал — если бы он мог предвидеть, что наука, которой он посвятил каждую секунду своей долгой жизни, деградирует в некое трехмерное счетоводство, — если бы он мог это предвидеть, то сам вырезал бы собственное сердце и вручил его мне, моля простить за содеянное.

Он был великим человеком, тот старик — мой дедушка.

Вы, конечно, уже видели нож. Думаю, его видели все. Но первым — сразу после деда — увидел нож я. Мне тогда было десять лет. Я сидел в лаборатории деда, забравшись с ногами в его кресло, и ожидал, когда он вернется из своего будущего. Кресло было деревянное, старинное — в нем сиживал еще мой прапрадед, а может, кто-то и до него.

Лабораторией называлась расположенная в задней части дома просторная комната с бетонным полом и рядом окон над рабочим столом. По всей залитой светом столешнице были разбросаны сотни глиняных черепков, классификацией и реставрацией которых и занимался мой дед. Здесь же лежали в лотках каменные орудия труда, а дешевые фанерные ящики были битком набиты еще не вошедшим в каталог древним хламом, заляпанным грязью. Рядышком громоздилась стопка потрепанных, захватанных по углам, засаленных, залитых чернилами тетрадок, переплетенных в коленкор. Еще на столе стояли наполовину отреставрированный сосуд, — причем черепки были так тщательно пригнаны друг к другу, что трещины невозможно было разглядеть, — и небольшая статуэтка из слоновой кости, склеенная столь искусно, что походила на только что купленную в магазине, хотя ни самом деле этой богине было пять тысяч лет.

Да, именно так выглядела лаборатория археолога в то давние времена. Теперь все изменилось. Эксперимент, проведенный дедушкой, и нож, который он выудил из недр времени, покончили с традиционной археологией. Эта наука стала одной из самых важных, избавившись от ярлыка незаконного дитяти искусства и антропологии. У нас есть деньги, великолепное оборудование, новейшие инструменты. Лаборатории нам проектируют лучшие архитекторы. Черновую работу за археологов с готовностью выполняют ученые, специализирующиеся в других науках. Консерваторы же вроде меня имеют возможность получить знания столь же обширные, какими обладают ведущие биохимики или, допустим, астрофизики. Профессия археолога стала престижной, мои коллеги пользуются признанием публики — всего этого дед мой не изведал, но именно ему археология обязана своим нынешним положением. Уолтер Тойнби, мой дед, наверняка умер бы от скуки, очутись он сейчас в лаборатории своего внука. Он отшвырнул бы прочь схемы и расчеты, уронил голову на руки и надолго задумался — о том, как покончить с собой.

…Я сидел и ждал его уже шестой час. За это время я трижды обследовал весь стол. Перевернул каждый черепок, не забывая положить глиняные осколки точнехонько на прежнее место — так учил меня дед. Нашел четыре черепка, подходящих к реставрируемому сосуду, и еще два, из которых получилось ухо древней керамической фигурки веселого толстопузого щенка. Успел просмотреть иллюстрации во всех дедовых книгах и даже попытался расшифровать непонятные каракули в одной из тетрадок. Но потом из очередной книги, которую я с любопытством разглядывал, вдруг выскользнул какой-то листочек, и я, поспешно вернув его на место, решил прекратить свои изыскания. От греха подальше.

Один из углов лаборатории целиком занимала собой машина времени. Она стоила дороже всех археологических экспедиций, фотографий, реставрированных реликвий и научных книг дедушки вместе взятых. Медные трубки, торчавшие из стены позади машины времени, походили на колонны некоего дворца, возведенного индейцами майя. Пульт управления ничем не отличался от тех, какие можно себе вообразить, представляя мысленно машину времени. Сама машина являла собой большой свинцовый куб с массивной стальной дверью в одной из его граней. Внутри куба в магнитном поле плавала собственно капсула времени.

Нынешние аппараты, конечно, гораздо изящнее, но принципиально устроены так же, как машина моего дедушки. Старый Уолтер Тойнби был эстетом до мозга костей, а Балмер, построивший машину по чертежам Малесевича, обладал удивительным чутьем к функциональному конструированию. Дедушкина машина времени была первым космическим челноком, способным переносить человека вместе с его багажом более чем на двадцать лет в будущее — или в прошлое. Малесевич, кстати, отправился именно в прошлое — на пятнадцать лет назад. И не вернулся. Его уравнения объяснили почему, и археологический мир, потиравший руки в предвкушении личного знакомства с Хатшепсут и царицей Шаб-Ад, сразу приуныл и, потеряв надежду, вновь вернулся к традиционным метелочкам и лопаточкам. Не сдался только мой дед. Уолтер Тойнби.