Евгений Лукин - Попрыгунья стрекоза

Евгений Лукин

Попрыгунья стрекоза

Звезд в ковше Медведицы семь.

Он положил трубку и почувствовал, что сейчас заплачет. Удастся ли позвонить еще раз? Если нет, то маминого голоса ему больше не услышать. Разумеется, он ничего не сказал ей, да и вряд ли бы смог, поскольку любой разговор прослушивался. Стоит заикнуться о главном – связь наверняка прервется. Поэтому беседы приходилось вести исключительно о погоде и самочувствии.

В стеклянную дверь постучали – за ней уже успела скопиться небольшая очередь. Человека четыре. Все гражданские – со смены. Сотики были под запретом (якобы создавали помехи), и комнатенка с телефоном, так называемая переговорная, оставалась здесь единственным местом, откуда простой смертный мог связаться с внешним миром.

С внешним обреченным миром.

Взялся за переносицу, изображая усталость и озабоченность, вышел. Выбравшись на свежий воздух, проморгался, ослабил галстук, потом и вовсе сорвал, сунул в карман.

Может быть, следовало плюнуть на все, в том числе на собственное будущее (какое теперь, к черту, будущее?) и заорать в трубку: прячься, мама! Под землю, в метро… Нет. Во-первых, больше одного слова не проорешь, а во-вторых, от того, что грядет, ни в каком метро не укроешься.

Он с тоской оглядел территорию части: акации защитного цвета, плакаты вдоль асфальтовых дорожек, плац. Двое солдатиков с грабельками, поглядывая искоса на расхлюстанного штатского, доводили газон до совершенства. Они тоже ничего ещё не знали. Не положено рядовым.

Или даже не так: знали, но не знали, что знают…

Воздух шуршал и потрескивал, как наэлектризованный. Стрекозы. Говорят, вылетели они в этом году неслыханно рано и дружно, да и вели себя необычно: вместо того чтобы барражировать парами, роились, собирались в армады, стелились над озерцами.

Зато ни единого комара. Всех выстригли.

Грозное апокалиптическое солнце висело над бетонной стеной, почти касаясь проволочного ограждения на ее гребне. Такое чувство, что время остановилось и вечер никогда не наступит.

Когда бы так…

Он присел на скамеечку перед урной, закурил. Слева розовато поблескивала решетчатая громада радиотелескопа, и смотреть туда не хотелось.

– Разрешите присутствовать, товарищ ученый?

Глеб поднял глаза. Перед ним, благожелательно улыбаясь, возвышался Ефим Богорад. Белая рубашка, галстук, на груди – ламинированная картонка, где каждое слово было заведомой ложью. Разве что за исключением имени и фамилии.

– Скорбим? – задумчиво осведомился он, присаживаясь рядом.

– Да нет, – помолчав, ответил Глеб. – Сижу, завидую…

– Кому?

– Вот ей. – И Глеб указал окурком на стрекозу, украшавшую собой краешек урны.

Богорад с интересом посмотрел на молодого технаря, потом на предмет зависти. Граненые глазищи насекомого отливали бирюзой.

– Вы со стороны затылка взгляните, – посоветовал Глеб.

– А где у нее, простите, затылок?

– А нету. Одни глаза. Под ними, как видите, пусто.

– Это что же вы… безмозглости завидуете?

– Да, – отрывисто сказал Глеб, гася окурок о край урны, причем в непосредственной близости от стрекозы. Та не шелохнулась. – И дорого бы отдал, чтобы стать безмозглым.

Взгляды их снова встретились. «Да знаю я, кто ты такой… – устало подумал Глеб. – А уж ты тем более знаешь, что я знаю… Тут жить-то осталось всего ничего, а мы комедию ломаем!»

Такое впечатление, что Богорад прочел его мысли. Дружески улыбнулся («Так ведь и ты знаешь, что я знаю, что ты знаешь…») и вновь сосредоточился на стрекозе, пристально изучая то место, где фасетчатые глаза неплотно прилегали к тулову.

– Действительно, пусто, – согласился он. – Тем не менее одно из самых древних существ. Динозавров пережило…

– И нас переживет, – мрачно закончил Глеб.

– Без мозгов?

– Именно поэтому…

Над бетонной стеной вдалеке вздулся гигантский прозрачный купол. Он менял форму, то опадая и становясь византийски покатым, то яйцеобразно вздымаясь на манер итальянского. Затем распался.

– Ни хрена себе стайка! – заметил Богорад. – Как будто предчувствуют, правда?.. А что, интересно, по этому поводу говорит наш общий друг Лавр Трофимович?

– Ничего не говорит. Стрекозы – не его специальность.

– Да? А мне казалось, он и со стрекозиного переводит…

Глеб насупился и не ответил. Видя такое дело, боец невидимого фронта решил сменить тактику.

– Хотите пари? – неожиданно предложил он.

– На что?

– На коньяк, разумеется. Не на шампанское же.

– Нет, я имел в виду: о чем спорим?

– Если с нами ничего не случится, вы ставите мне бутылку «Хеннесси». Дайте руку…

Глеб подал ему вялую руку.

– Разбейте.

Глеб разбил. Пари было заключено.

– Ну-с, молодой человек, – ликующе объявил Богорад, – вот вы и попались. Если планета уцелеет, вы мне ставите коньяк. А если и впрямь взорвется… Кто вам коньяк ставить будет, а?..

Все это было настолько глупо, что Глеб не выдержал и улыбнулся.

– Вот и славно, – сказал контрразведчик. – А то сидит тут… бука такая.

Собственно, Богораду и ему подобным надвигающийся конец света особых забот не прибавил. Секретная информация имела настолько сенсационный характер, что ее, чуток приукрасив, можно было безбоязненно выкладывать в Интернете. Да и выкладывали все кому не лень. Учиняли ток-шоу, приглашали уфологов, экстрасенсов, прочих проходимцев. Иногда на телепередаче присутствовал отставной космонавт. Сидел со страдальческим видом и откровенно ждал конца представления.

Официальные источники хранили брезгливое молчание, а если какой-либо особо прыткий журналюга, окончательно утратив стыд, прямо просил представителя власти выразить мнение относительно угрозы из Космоса, тот обыкновенно морщился и либо оставлял без ответа, либо срывался: какой Космос? О насущном думать надо! Нефть вон опять дешевеет…

Ученые также вели себя согласно инструкциям. С академическим спокойствием признавали, что да, обнаружен на внешних границах Солнечной системы излучающий объект, движущийся приблизительно в нашем направлении, каковой следует, пользуясь случаем, всесторонне изучать, а не устраивать по этому поводу неподобающей шумихи. Что же касается самочинных попыток расшифровки так называемых радиопередач, то тут затруднительно что-либо сказать наверняка. Это не к астрофизикам. Это к психиатрам.

А что еще оставалось делать? Взять и объявить во всеуслышание, что Земля, скорее всего, просуществует от силы месяц… неделю… день… Привести в полную боевую готовность все имеющиеся вооруженные силы… Зачем? Для борьбы с паникой, которую ты сам и вызвал дурацким своим признанием?