Дин Кунц - Античеловек

Дин Кунц

Античеловек

Глава 1

Тьфу-тьфу-тьфу, чтоб не сглазить, но, похоже, мы действительно оторвались. Пришлось прыгнуть из Ноксвилла в Пиерре, штат Южная Дакота, оттуда – на скучный, бесцветный терминал Бисмарка в Северной Дакоте, а оттуда уже – в Сан-Франциско. В Городе Солнца нас никто не знал, и мы шли, засунув руки в карманы и обратив лица к небу. Как приятно хоть день не чувствовать себя беглецом! Мы урвали себе этот день отдыха, в котором так нуждались, и воспользовались им, чтобы привести в порядок мысли перед решающим броском. Мы купили кое-какие вещи, необходимые для последнего этапа операции, первый раз за два дня нормально поели и посмотрели какой-то кошмарный авангардистский фильм исключительно потому, что в кинотеатре было темно, и там мы – два находящихся во всемирном розыске беглеца – могли чувствовать себя в большей безопасности. В полночь купив билеты, мы сели на очередной рейс ракетоплана, летящего через полюс, чтобы он доставил нас на Аляску. Над Северной Калифорнией ракетоплан набрал максимальную высоту. Я отвел своего спутника в туалет, находившийся в конце салона первого класса (беглецам следует путешествовать исключительно первым классом – богачи слишком заняты собой, чтобы обращать внимание на окружающих), и запер за собой дверь.

– Снимай пиджак и рубашку, – сказал я Ему. – Я хочу взглянуть на твою рану.

– Говорю тебе, там нет ничего серьезного.

Он действительно твердил это уже полтора дня и не позволял осматривать себя. В Нем с самого начала было нечто, не поддающееся пониманию. Часть Его личности была как бы за закрытой дверью, где могла прятаться маленькая комнатка, а мог размещаться целый особняк. Например, теперь Он предпочитал скорее получить заражение крови или даже умереть, чем позволить мне осмотреть рану. Я этого не понимал. Но я видел, как в терминале в Пиерре полицейский Всемирного Правительства стрелял в Него, и на этот раз был твердо намерен оказать ему хоть какую-то медицинскую помощь. Я сам видел кровь, настоящий фонтан крови, ударивший из Его плеча, когда кожу пропорола стрелка.

ОН. Это слово не очень похоже на имя, но как прикажете называть первого андроида? Адам? Это слишком банально. Любого, кто способен всерьез выдвинуть такое предложение, стоило бы выкинуть из лаборатории, предварительно вываляв в смоле и перьях. Это было бы вполне заслуженно. Но тогда почему бы не назвать его Гарри? Или Джордж? Или Сэм? В действительности Он являл собой одно из блистательнейших достижений Человека. Ни один сотрудник, осмелившийся назвать Его Сэмом, просто не имел бы права оставаться среди нас. Когда-то у меня была собака, которую я никогда не называл иначе как Собака. Похоже, с Ним был тот же самый случай. Моя Собака была всем, чем только должна являться собака, архетипом всех собак и настоящим воплощением представления о Лучшем Друге Человека. Она просто не могла носить никакого другого имени, кроме как Собака. Назвать ее Принцессой или Чернушкой было бы равным оскорблением. Точно так же и наш андроид, безукоризненный, как гидропонное яблоко, был архетипом Человека. Он – вот достойное имя.

– Ты отнекиваешься уже... – попытался было спорить я.

– Не беспокойся об этом, – сказал Он, взглянув на меня своими удивительными глазами. Именно Его глаза всегда ошеломляли сенаторов, приезжавших инспектировать наш проект, дабы, поддержав его, создать себе рекламу и подправить подмоченную политическую репутацию. Потом они вспоминали и о других Его особенностях и принимались расспрашивать, но начиналось все с Его глаз. Представьте себе небо, смутно отражающееся в замерзшем молочно-белом стекле. Вырежьте из этого стекла два кружочка, окаймленных синевой, и наклейте их на два шарика, белых, как алебастр, как лицо греческой статуи. Это и будут Его глаза. От них не укроешься и не убежишь. Они блестят, словно лед под лучами солнца, словно капля ртути, в которой отражается океан.

– Все равно раздевайся, – сказал я. Он знал, что я упрям. Это может подтвердить любой мой знакомый. – Я хочу взглянуть на рану. В конце концов, я врач.

– Уже нет.

– Я могу удалиться из общества, не теряя при этом своих знаний и мастерства. Не льсти себя надеждой, что из-за тебя я поставлю крест на всех своих профессиональных интересах, надеждах и мечтах, парень. А теперь давай снимай пиджак и рубашку!

Приятно было почувствовать свою силу после того, как Ему столько раз удавалось свернуть меня с намеченного пути. Даже забавно: я восемь лет считался грозой интернов, мрачным черноглазым драконом, пожирающим молодых врачей только за то, что они являются на работу в недостаточно хорошо отглаженном халате, и только теперь смог поставить на место этого нечеловека. Медсестры, работающие в моем отделении и в мою смену, приходили на работу на полчаса раньше и уходили на полчаса позже, лишь бы не забыть приготовить все, что нужно, и закончить все, что не успели сделать. И что, я теперь должен спорить с этим Адамом лишь ради того, чтобы спасти его руку от угрозы гангрены? "Возможно, – сказал я себе, – это все из-за того, что мы – беглецы, а я – терзаемый страхом преступник". Мне нужно приспособиться к новому образу жизни, а нынешняя ситуация несколько подорвала мою уверенность в себе. Что я из себя представляю без своих вечных угроз, без своего монументального гнева? И я заорал тем голосом, от которого интернов разбивал паралич:

– А ну, пошевеливайся!

Получив такой резкий и строгий приказ, Он подчинился. Он всегда подчинялся приказам. Он был почти безукоризненным андроидом. Лишь однажды Он отказался подчиниться приказу – это был тот самый случай, когда мы обнаружили, что Его способности простираются куда дальше, чем мы предполагали. Если принять во внимание, что ученые-чиновники Всемирного Правительства предвидели все (по крайней мере, они так заявляли), то это открытие потрясло всего нескольких человек. Причем некоторых из них потрясать не стоило бы.

В тот день я был вместе с Ним в лаборатории на первом этаже. Мы работали над анализом его рефлекторных реакций (они оказались необычайно быстрыми, особенно на тепло и свет), когда исследовательский комплекс встряхнуло взрывом. Пол вздрогнул, задребезжали оконные стекла, с потолка посыпалась штукатурка. Я забыл и о Нем, и о том, что оставляю Его одного. Я схватил свою сумку и, следуя указаниям интеркома, помчался в сектор, где произошло несчастье.

Два часа я работал среди дымящихся развалин, штопая искромсанные тела умирающих и пытаясь убедить себя, что для них не все еще потеряно, пока мы ожидали возвращения городских и военных санитарных машин из их мучительно медленного путешествия в местную больницу. Когда я увидел живым человека, которого совсем недавно оставил умирать – черт бы это все побрал! – под грудой развалин, потому что не было возможности его оттуда извлечь, то решил, что я окончательно рехнулся. Потом я увидел остальных – их было шестеро, – которые незадолго перед этим умерли. Это сделал Он. Он. Я поставил в известность военных – на месте взрыва присутствовало столько офицеров с базы и представителей военной полиции, что можно было устраивать маневры. Они приказали Ему прекратить воскрешать людей. Это казалось таким простым – приказ и повиновение. Но Он раз за разом отказывался подчиниться и выполнить приказ. В конце концов военные всадили в Него наркотическую стрелку и положили Его в сторонку, решая, что же с Ним делать.