Последний опыт - Говард Лавкрафт
Равнодушно оставив науку и стремление к успеху ради халата и комнатных шлепанцев, Кларендон позволял Джорджине обращаться с собой, как с ребенком. Он встречал ее материнские хлопоты тихой печальной улыбкой и неизменно подчинялся ее указаниям и распоряжениям. Дом окутала смутная атмосфера апатии и мечтательного блаженства. Единственный диссонанс в нее вносил Сурама. Он был по-настоящему несчастен и часто угрюмо и негодующе смотрел на светлое безмятежное лицо Джорджины. Эксперименты были его единственной радостью, и он тосковал без привычных занятий — ему нравилось хватать обреченных животных, тащить их, стиснув в руках, в клинику, и, зловеще смеясь, наблюдать горящим застывшим взглядом, как они постепенно погружаются в окончательную кому, широко раскрыв воспаленные глаза и высунув изо рта распухший, покрытый пеной язык.
Сейчас он явно приходил в отчаяние при виде беззаботных животных в клетках и часто спрашивал у Кларендона, нет ли у того каких распоряжений. Обнаружив, что доктор безучастен ко всему на свете и не желает начинать работу, он удалялся, бормоча себе под нос проклятья, и по-кошачьи прокрадывался в свою комнату в подвале, где его голос иногда звучал в странных глубоких ритмах, неприятно напоминавших какой-то обряд.
Все это действовало Джорджине на нервы, но не так сильно, как продолжительная апатия брата. Ее тревожило, что это состояние затягивается, и понемногу ее покинуло радостное настроение, которое так раздражало Сураму. Она сама разбиралась в медицине, и с точки зрения психиатра находила состояние доктора весьма неудовлетворительным; теперь ее так же пугало отсутствие у него интереса и энергии, как прежде — его фанатический пыл и переутомление. Неужели затянувшаяся меланхолия превратит человека некогда блестящего ума в безнадежного идиота?
Однако к концу мая произошла внезапная перемена. Потом Джорджина часто вспоминала мельчайшие детали, связанные с ней — такие незначительные, как присланная Сураме накануне коробка с алжирским почтовым штемпелем, от которой шел ужасно неприятный запах, и внезапная сильная гроза — крайне редкое для Калифорнии явление, — разразившаяся в ту ночь, когда Сурама пел свои монотонные молитвы за запертой дверью в подвале громче и напряженнее обычного.
А потом был солнечный день, и она собирала в саду цветы для столовой. Войдя в дом, она мельком увидела своего брата в библиотеке: полностью одетый, он сидел за столом, попеременно сверяясь с заметками в своей толстой тетради для наблюдений и делая новые записи уверенными росчерками пера. Он был бодр и энергичен, и в его движениях чувствовалась живость, когда он переворачивал страницу за страницей или брал книгу из стопки на другом конце стола. Джорджина с радостью и облегчением поспешила поставить цветы, но когда она вернулась в библиотеку, то обнаружила, что брата там уже не было.
Она, конечно, решила, что ее брат, должно быть, работает в клинике и обрадовалась при мысли, что его прежний ум и целеустремленность вернулись к нему. Понимая, что бесполезно из-за него откладывать завтрак, она поела одна и отложила немного еды на случай, если он неожиданно вернется. Но он все не приходил. Он наверстывал потерянное время, и когда она вышла погулять среди роз, все еще трудился в большой, обшитой прочными досками клинике.
Бродя среди благоухающих цветов, она увидела, как Сурама отбирал животных для опытов. Она хотела бы реже встречаться с ним, ибо при одном его виде ее всегда охватывала дрожь, но именно этот страх обострял ее слух и зрение, когда дело касалось Сурамы. Во дворе он всегда ходил с непокрытой головой, и полное отсутствие волос на черепе жутко усиливало его сходство со скелетом. Она услышала легкий смешок, когда он взял из клетки маленькую обезьянку и понес в клинику, с такою силой впившись длинными костлявыми пальцами в пушистые бока, что она заверещала от испуга и боли. От этого зрелища Джорджине стало дурно, и на том ее прогулка закончилась. Все ее существо протестовало против того неодолимого влияния на ее брата, которое приобрел этот человек, и она с горечью подумала о том, что теперь не могла бы с уверенностью сказать, кто из них был слугой, а кто — господином.
Наступил вечер, а Кларендон все не возвращался, и Джорджина заключила, что он поглощен одним из самых долгих своих опытов, а значит, полностью потерял контроль над временем. Ей очень не хотелось ложиться спать, не поговорив с ним о его неожиданном выздоровлении, но в конце концов, чувствуя, что дожидаться бесполезно, она написала бодрую записку, положила ее на стол в библиотеке, а затем решительно отправилась к себе.
Она еще не совсем заснула, когда услышала, как открылась и закрылась входная дверь. Значит, опыт все же длился не всю ночь! Решив убедиться, что брат поел перед сном, она встала, накинула одежду и спустилась к библиотеке, остановившись, лишь когда услышала голоса из-за приоткрытой двери. Разговаривали Кларендон и Сурама, и она ждала, когда слуга уйдет.
Однако Сурама вовсе не собирался уходить; напряженный тон и содержание разговора показывали, что он обещает быть долгим. Хотя Джорджина не собиралась слушать, она невольно улавливала то одну, то другую фразу и вскоре разобрала некий зловещий подтекст, который, будучи не до конца понятен ей, сильно испугал ее. Голос брата, резкий и нервный, с тревожной настойчивостью приковывал ее внимание.
— Во всяком случае, — говорил он, — нам не хватит животных на следующий день, а ты знаешь, как трудно достать приличную партию по первому требованию. Глупо тратить так много сил на всякую ерунду, когда можно получить человеческие экземпляры, приложив немного дополнительных усилий.
От возможного смысла этих слов Джорджине стало плохо, и она ухватилась за вешалку в холле, чтобы удержаться на ногах. Сурама отвечал тем низким загробным голосом, в котором, казалось, отражалось зло тысяч веков и тысяч планет.
— Спокойней, спокойней! Что за ребяческая спешка и нетерпение! Ты все сваливаешь в одну кучу! Если бы ты жил так, как я, когда целая жизнь кажется одним часом, ты бы не волновался из-за одного лишнего дня, недели или месяца! Ты действуешь слишком быстро. Животных в клетках хватит на целую неделю, если только ты будешь двигаться разумными темпами. Ты мог бы даже начать с более старого материала, если бы только был уверен, что не переусердствуешь.
— Не приставай
