Ведущая на свет (СИ) - Волховец Вера

Еще и использует против Генриха то, что сам же и спровоцировал.

— Ну, конечно, Джонни, кто же кроме тебя может пойти на выручку Агаты, — ядовито цедит демон, скрещивая на груди руки, — но ты ведь все для себя выбрал. И сторону, и все остальное. Так чего ты к ней продолжаешь лезть?

Лицо Миллера бледнеет почти до идеальной белизны. Его и самого не так сложно спровоцировать. В конце концов, в их ситуации именно он и числится проигравшим. И ему это не так просто дается, как хочется показать.

— Господа, не тратьте мое время на эти идиотские перепалки, — тихо произносит Артур и становится ясно — он совершенно не желает ждать, — у нас в Лондоне разгуливает демон, запах которого бесы не чуют, и за три дня он высосал до угасания души четверых серафимов. Вы и правда согласны посвятить полчаса выяснению отношений, пока мисс Виндроуз там одна?

Отличные новости, ничего не скажешь.

К светящейся потусторонним светом двери перехода в смертный мир Генрих и Джон шагают одновременно.

Демон, без запаха и легко и просто высасывающий души серафимов — ангелов-воинов, имеющих доступ к благодати Небес? Пусть не такой глубокий, как у архангелов, но все-таки!

Ставки поднимаются слишком быстро…

Они стоят у невысокого дома — дома священника, это Генрих ощущает только по одному тому, насколько сильно глохнет его нюх. Вокруг дома разбит сад. Только вглубь него никто не идет, Генрих пытается прихватить след Агаты отсюда.

— Артур, я понимаю, что ты болеешь за этот проект, но неужели все-таки…

Миллер раздражающе зудит. Генрих и так-то с трудом что-то чует на защищенной покровительством к священникам земле, так еще и вынужден терпеть нудный голос святоши.

— Уймись, Джон, — спокойно роняет Артур. Этого неожиданно хватает, и Генрих мысленно говорит ему “спасибо”. Не вслух, конечно, но все-таки он демон. Благодарить архангелов можно, но не особенно хочется.

— Хартман, что у нас есть?

Очень хочется сказать “ничего”, хочется огрызнуться, а лучше — рвануть в глубь Лондона в боевой форме, чтобы черпать голодными ноздрями воздух, в поисках запаха искомой птахи, только…

Только так он лишь подтвердит подозрения Миллера.

К тому же, не так уж святоши ему и мешают.

— Она добиралась сюда по воздуху, — медленно начинает Генрих и на всякий случай даже закрывая глаза, чтобы сосредоточиться на запахе эмоций Агаты, — долго стояла тут… — пальцы скользят по черной коре кривой яблони, что склонилась близко к кухонным окнам, — смотрела…

— Она не была искушена, ты не чуешь? — Пейтон будто издевается. Запах и так едва различим, а тут еще внюхивайся и разбирай — какой именно вкус был у этой рассеявшейся эмоции.

— Подавлена. Обеспокоена. Опустошена, — Генрих подбирает слова старательно, пытаясь определить вкус эмоции, — греховного голода не чую.

Он закрывает глаза, но демонический слух "ябедничает" — доносит до Генриха шорохи движений архангелов за его спиной. Святоши переглядываются.

— Я говорил тебе, для неё это слишком! — шипит Миллер Артуру. Неожиданно положив на субординацию что-то очень тяжелое, чтобы она точно не воскресла и не напомнила о себе.

— Не я принимал это решение, Джон, — спокойно отрезает Пейтон, — Маркус Коллинз освобожден волей Небес. Именно сейчас, ни в какой другой момент. Значит, таковы уроки мисс Виндроуз. И никто кроме неё с ними не справится.

— Мы могли ей дать хотя бы время!

— Может, уже вспомните, что вы тут не одни, святоши? — Генрих покашливает, напоминая о себе. — Если уж болтаете — делайте это так, чтобы я тоже понимал, что именно происходит в жизни моей… поручительницы.

Миллер ехидно хмыкает, в который раз окатывая Генриха волной сомнений.

Пусть.

Ему Генрих ничего не хотел доказывать. Ему нужно было только найти Агату сейчас. И задать ей такую трепку, чтобы птичка больше даже не подумала вот так исчезать.

— Если ты не знаешь — значит, тебе и не нужно, — хладнокровно отрезает Миллер, эта высокомерная тварь, — она и сама могла бы тебе рассказать, если б доверяла.

— А ты в курсе, потому что тебе она доверяла, Миллер? — сладко интересуется Генрих, сделав акцент на прошедшем времени. — Или потому, что ты был слишком заинтересован в ней, что лез в её жизнь без спросу?

Миллер возмущенно вспыхивает, но сказать ему нечего. Он не может солгать — на свою беду свой эмоциональный след он от демонов не стирал, и Генрих сразу бы почуял ложь. Да и убери Миллер запах прямо сейчас — это было бы слишком красноречивым ответом.

И все-таки Миллер молчит, не собираясь отступать с обозначенной позиции. Поэтому Генрих поворачивается к Артуру.

— А ты мне скажешь, кто такой этот ваш Маркус Коллинз? — вопрос получается куда более агрессивным, чем Генриху хотелось его озвучить. — И почему птичка из-за его освобождения вдруг взяла и сорвалась непонятно куда?

Пейтон тоже молчит, около пары минут, Генрих даже решает, что это такая беззвучная поддержка Миллера, но тут Артур все-таки подает голос.

— Ключ греха, Хартман. Её смертного греха. Ты понимаешь, что я имею в виду?

Он понимал…

Не у всех лимбийцев были “ключи греха”. Люди, которые могли вытащить в тебе живую память о смертной жизни и одном из страшнейших проступков перед небесами.

У Генриха он тоже был…

Взгляд Генриха сам по себе обращается к Миллеру, а тот с болезненной гримасой снова касается ладонью затылка. Того самого, на которое когда-то приземлилась тяжелая кочерга…

Одно их общее воспоминание…

Ключом греха Генриха был именно этот смазливый ангелочек, в смертной жизни обожавший постели замужних жен.

Это было вечность тому назад, но воспоминание об этом дне и об этом грехе, врезалось в память Генриха так глубоко, что не отпускало даже на распятии. Там в редком забытьи, что его брало время от времени, Генрих раз за разом видел этот день, каждый раз переживал его заново. Ощущал жжение греха в собственной ладони, ощущал его физическую тяжесть…

Но он уже долгое время живет, уже сам затер это воспоминание до дыр, свыкся, а птичка… Сколько лет она с этим живет? Немного! Она же еще совсем неопытная, неоперившаяся была, когда свалилась Генриху на голову. И ей подбросили в работу того, кого она в смертной жизни…

— А почему она сделала… то, что сделала? — отрывисто переспрашивает Генрих. У каждого свои мотивы. И Агата не кажется одной из тех, кто может легко свершиться на такой проступок. Случайность? Или все-таки нет?

Она всегда отмалчивалась, почему на её крыльях есть широкое пятно темных перьев, избегала даже малейших намеков. Стыдилась? Раскаивалась? Все вместе, на самом деле.

— Об этом пусть тебе расскажет мисс Виндроуз, — Артур покачивает головой из стороны в сторону, — я все-таки не имею права говорить такие вещи за неё.

— Она заступалась за сестру, — ровно вклинивается Миллер, как-то опустошенно глядя мимо плеча Генриха, — была студенческая вечеринка у курса Агаты, младшая сестра напросилась с ней. Её зажал в углу какой-то пьяный отморозок. Агата ударила его по голове бутылкой. Слишком сильно…

— Джон… — Пейтон укоризненно щурится, одним только взглядом выписывая Миллеру выговор.

— Она не любит об этом говорить, — серафим же продолжает, не обращая на недовольство Пейтона никакого внимания, — не любит вспоминать ни годы колонии после этого — суд решил, что условного срока для неё все-таки слишком мало, ни смерти после и из-за этого случая. Она долго и болезненно умирала. Ничего радостного в смерти не нашла.

— Смерти? — Генрих недоуменно поднимает брови. — Из-за этого?

— Мать Коллинза… — красноречиво морщится Миллер, — она не простила нашей Рози смерти сына. Узнала о досрочном освобождении, подкараулила и сбила машиной. Сама потом оказалась в тюрьме, но Агате сейчас это ничем не поможет.

— Нет никакой нашей Рози, Миллер, — тихо произносит Генрих, скрещивая руки на груди, — есть только моя Агата. Я могу написать тебе напоминалку, если у тебя все плохо с памятью. На лбу тебя устроит?