Дороги богов и демонов - Константин Андреевич Чиганов
Илья быстрой мошкой оделся почти так же, чтобы потом благословлять свою предусмотрительность. Под широкой черной курткой вполне умещалась длинная жесткая кобура.
Внизу, в гараже, Отшельник на глазах Ильи уложил в передний багажник тяжело брякнувший угловатый мешок. Прихлопнул зеркально-черную крышку с трехцветным щитком. Дверь подземного ангара автоматически пошла вверх. Где-то Илья уже такое видел, но где? В каком фильме?
Черный болид вырвался на волю, оставив тающий запах сожженного бензина и черные следы на пандусе. Мощные вентиляторы через пару минут развеяли синеватый дым, дверь опустилась вниз. Дом надолго затих.
Турбонаддув гулко взревел, бросая купе вперед. Незадачливого пассажира хлопнуло об анатомическую спинку сиденья. Потом «порше» сделал вираж, Илью едва не приложило лицом о подлокотник, и он представил, как забрызгал бы кровью из разбитого носа элегантную серую обивку салона, если бы не пристегнулся. Отшельник не обращал на него внимания.
Там и впрямь было ветрено. Еще за полтора километра до цели ветер усилился и гнал вихрики серой пыли по обочинам. Небо затягивало тучами, стремящимися, казалось, к единому центру. Туда.
Грозно-фиолетовые, седые и невинно-белые — здесь смешивались все виды и роды облаков. Илья мельком подумал, что метеоролог сошел бы с ума от такого зрелища. Кузов мелко подрагивал на амортизаторах.
Место, где тучи собрались в хоровод, они увидели издали. Над чистым полем заворачивалась винтовым столбом облачная туша. Отшельник откинулся на сиденье, вспомнив пугающе — знакомое, Илья невольно и нелепо приоткрыл рот. Вихрь уходил на высоту километра и исчезал во взбаламученном небе.
Из фиолетового марева сверху блеснули искорки. Сперва слабые. Потом стало видно, что искорки — плети белых молний, венцом расходящихся вокруг кроны облачного древа. Молнии пали в землю сквозь кисею тумана, пленкой застлавшую стекла и капот перед стеклом. Треск, раздавшийся следом, даже не напоминал гром. Разряды били все чаще, и Отшельник вывернул руль влево. Еще левее — с визгом широкопрофильных шин «порше» сделал пируэт, и в этот момент обоих ослепил нестерпимый блеск.
— Ах, чертова холе… — Илья не услышал окончания хрипа. Мозг и глаза опалило жгучим, как тертый перец. Он умирал, успев подумать: «И это все, сколько пожи…»
Часть вторая
ХРАНИТЕЛЬ ГОРИЗОНТА
Безумьем снов скитальный дух повит.
Как пчелы мы, отставшие от роя!..
Мы беглецы, и сзади наша Троя,
И зарево наш парус багрянит.
М. Волошин «Corona astralis»
1
Он умирал, не додумав до конца и испытывая от этого странное сожаление. Умирать оказалось даже приятно, — его словно несло в мягком одеяле. Где-то здесь должен быть темный тоннель со светом в конце. Он повернул голову, стараясь разглядеть то ли ангелов, то ли демонское сонмище. Пока ничего рядом не было. Щека коснулась мокрого. Как бы плохо он ни соображал, но мог понять, что еще жив.
Жить было мокро и холодно. Илья немного расстроился.
Поодаль металось слабое оранжевое пятно. Он приоткрыл глаз: в темноте горел небольшой костер. Он сам лежал на мокрой подстилке. Темно и сыро, вокруг явно открытое пространство. Рядом — темная масса, в которой Илья с трудом опознал «порше». Его голова лежала на свернутой коричневой куртке возле заляпанного желтой глиной колеса.
Костер на секунду исчез, по мокрому зашелестели медленные шаги.
— Ну, Муромец, оклемался? — Отшельник оказался в сером свитере с воротником под горло. Илья понял, чья куртка у него под затылком.
— С трудом, батя, с трудом. — Он сам подивился, как слабо, тонко звучит голос.
— Приходи в себя, голубь, приходи. Ты шарахнулся головой о дверной косяк. Голова в порядке, а вот кузов придется выпрямлять.
— Шутишь. — Илья пошевелил губами. — В Штуттгарте делают прочные машины.
— Да, это не японцы. Раз ты можешь поймать на вранье, то ты уже в порядке.
Илья передвинул онемевшее тело повыше, привалился к гладкому черному боку с брызгами грязи. Голова кружилась меньше, уже лучше. Он повел отекшим взглядом на товарища.
Тот отозвался, как показалось, смущенно:
— Где мы, я знаю не лучше тебя. Но здесь можно дышать. Местные растения я, правда, не узнаю, а ведь где только не был. — Отшельник почесал шрамик над бровью, заметил неодобрение в лице Ильи. — Отвыкну, отвыкну. Ты и впрямь приложился о косяк, но все проходит. Голова кружится?
— Нет уже.
— Значит, мозгов не стряс. Нечего было стрясать. Давай, полечу. — Он приложил сухую ладонь ко лбу больного. По вискам Ильи поползли приятные мурашки, лоб перестал болеть, и захотелось по делу.
— Сейчас, вернусь. — Ему удалось нормально подняться на ноги. — Схожу в кустики, ботанику поизучать.
В могучей зелени кустарника ему на миг показалось, что он остался один на свете.
У костерка Отшельник подбросил сушняка в неяркое пламя. В небе медленно плыли крупными яхонтами звезды, но ни одного знакомого созвездия он не нашел. Подумал, говорить ли Илье. Решил сказать.
Илья выслушал почти без интереса.
— Может, ты обознался?
— Гхм.
— Ну, извини. Значит, параллельный мир, да? Или меня еще проверяете? Да шучу! Не ешь меня! Кстати, насчет еды…
— Поймаем кого-нибудь, зажарим и съедим. Я проверил — местные травки съедобны. Верно, и тех, кто ими питается, можно будет есть.
Когда просохла отсыревшая одежда и обувь, а сами они согрелись, Илья потушил костер, заметив, что друг выбрал такое место, что со всех сторон было скрыто лесом. Разумно было бы ничего не разжигать. Но костер был нужен, — они еще не отошли от холодной дрожи, могли и замерзнуть за ночь, даже в машине. Не включать же двигатель — шум разнесется далеко. Воздух явно стал теплее и запах странно — приятно. Кстати, Отшельник же не курил? И зажигалки у него Илья не видел. Впрочем, был прикуриватель в машине.
Утром его разбудил низкий приглушенный голос, напевающий под ухом незнакомый мотив.
…Над просторами пыльных хакасских степей,
Над клыками курганов затеплился день.
К моей куртке прилипнет бродяга-репей,
Пот течет на глаза, только вытереть лень.
Степняками гонимы, отары овец
Протестующе блея на злую судьбу,
Ожидающий их неизбежный конец,
Под дождем собирались в седую гурьбу.
Погребали вождей, и блистали мечи.
Но могильные воры несли серебро.
И Луна, огоньком одинокой свечи,
Наблюдала, как люди не помнят добро.
А теперь вот и я, еле ноги тащу,
По загривку планеты, безумная тля.
