Уникум (СИ) - Билик Дмитрий Александрович
Остатков сил хватило для каста Сияния. Нет, не для того, чтобы получше разглядеть приближающуюся смерть. Другой рукой я уже судорожно разворачивал свиток, лишь бы увидеть там всего одну строчку. Со всякими непонятными кракозябрами вместо букв. Вернее, я знал, что тут написано — имя того прелестного создания, которое меня сейчас раздавит. Вот только на незнакомом языке.
Говорили мне, учи древнеарамейский. Ну, или какой тут был? Я застонал от досады. Однако не успел повесить нос, как буквы на глазах стали превращаться в знакомые — русские. Громила как раз добрался до меня, уже занес ногу и…
— Сифас! — крикнул я, срывающимся голосом.
Голем застыл. Земля еще дрожала от недавних могучих шагов, с тела гиганта сыпалась мелкая каменная крошка, однако сам он остался недвижим. Массивная статуя с занесенной над бедным учеником ногой.
От протяжного скрипа я вздрогнул, не сразу поняв, что же произошло. И только направив светящуюся руку в сторону звука, выдохнул. Выход разблокировался.
Вот, казалось, сил вообще не осталось. Ни магических, ни физических. Однако только появилась возможность выбраться отсюда, как мы с Потапычем, не сговариваясь, рванули отсюда. Летели, задевая плечами стены, не заботясь о синяках — лишь бы поскорее оказаться снаружи.
А когда выскочили на свежий воздух, повалились на промерзшую землю. От нас столбом шел пар, словно мы выбрались из жаркой бани. Хотя, признаться, прием нам оказали действительно «теплый».
— Мда… — выдал наконец банник.
— Гад ты. Чуйка у него, никаких опасностей он не чувствует.
— И на старуху бывает проруха.
Забавно, но голос у Потапыча и правда был виноватый. Я посмотрел на банника. Сидит, глаза в пол, пальцем землю ковыряет. Жалко, бывает он таким редко.
— Я таких образин в жизни не видывал, — признался он. — Это что было?
— Голем. Повезло, что Петрович про него рассказывал. Они относятся к стихийной магии, но там все завязано на определенных ритуалах. Ты можешь создать эту, как ты выразился образину, наделить ее целью, а отключить получится только, если произнести имя. Его и пишут на свитке, а потом кладут в рот.
— Зачем писать-то?
— Петрович говорил, что один маг создал голема, чтобы уничтожить вражеское войско. Только цель выразил не очень ясно. И получилось. Сначала. Только после этого каменный человек принялся за союзников. А волшебник, как назло, забыл имя. Пришлось создавать другого голема, чтобы он уничтожил предыдущего.
— Может мы себе тоже маленького големчика создадим? — вкрадчиво поинтересовался Потапыч. — Скажем, чтобы домовых гонял и добро охранял.
— Шутишь что ли? Это высшая магия. Мне еще до этого расти и расти. Ты лучше покажи, чего на постаменте было.
— Шкура буйволиная, а на ней закорючки всякие. Ты хошь ругайся, хозяин, но чувствую я, это штука денег стоит. А вот понять ничего не могу.
Я вспомнил про свиток с именем голема. Сила помогла прочитать древний язык. Получается, что для немощных — перевод со словарем, для магов — advanced. Надо посмотреть, вдруг с этим пергаментом так же получится.
— Дай-ка поглядеть, — протянул я руку.
— На что? — включил дурака банник.
— На шкуру твою. В смысле, не твою, а буйволиную. Не помнишь, все найденное решили делить пополам.
Банник что-то недовольно пробурчал, но пергамент мне протянул. А сам обошел сбоку и стал смотреть через плечо. Письмена отличались от тех, которые были изображены на свитке. Получается, писали два разных мага? Интересно.
«В день, когда сын Гипериона переходит с севера на юг, когда тьма становится равной свету, полдень укажет через дом на часть ключа».
— Я ж говорю, что непонятно ни черта, — восприняв мою задумчивость по-своему, отозвался Потапыч.
— Ты разве не видишь ничего? — я спросил, а потом тут же прикусил язык.
— А что я должен видеть? Там есть что?
Получалось, что мало владеть силой, чтобы читать послания давно минувших лет, нужно еще быть человеком. Магический расизм на голом месте. Однако сейчас надо думать, как поскорее отмазаться за свой слишком длинный язык.
— Тут же карта сокровищ, — заговорщицки сообщил я.
— Да? — банник даже дышать перестал. Однако стоило мне улыбнуться, как тот стал ругаться. — Креста на тебе, хозяин, нет! Режешь, как по-живому. Мало я настрадался в этом подземелье?
— Кургане, — поправил его я. — И настрадался по своей же вине.
— Ничего, я тебе докажу, что такое чуйка банника, — отобрал он пергамент и спрятал, видимо, в своем пространственном кармане.
— Обязательно, — сказал я, про себя повторяя странные строки, — а теперь давай землю обратно засыпать, пока никто не увидел.
— В смысле? Руками?
— Ногами! У меня сил почти не осталось. Так что придется поработать. Давай, давай.
Я принялся сгребать землю обратно. Потапыч постоял несколько секунд, изумленно разглядывая собственные руки, глубоко вздохнул и присоединился ко мне. С другой стороны, ломать не строить, а закапывать — это не откапывать. Хотя от лопаты я бы сейчас не отказался.
Через полчаса я разогнул затекшую спину и растер замерзшие пальцы. Мда, придумал приключение на собственную задницу.
— Отойди, — бросил я Потапычу.
Остатков сил хватило, чтобы выровнять поверхность над курганом и немного присыпать снегом. Вышло неидеально, но лучше, чем ничего. Оставалось надеяться, что скоро выпадут очередные осадки. А до этого времени Якут не будет шастать без особых причин по лесу.
По возвращении я оценил баню Потапыча. Тот почти сразу натаскал туда воды и дров, каких-то полотенец, явно позаимствованных у домовых. Мне даже представилась забавная картина. Вот, к примеру, уничтожат мой крестик-артефакт, и что тогда произойдет? Помимо рубахи и золота, сюда выльется куча воды и упадут дрова? Как минимум, это будет весело.
Спустя часок, уже полностью отогретый и отмытый, я лежал на своей кровати. Странное послание на пергаменте крепко въелось в память. Блин, жалко телефоном нельзя воспользоваться, быстро бы погуглил, что это за Гиперион и кто там был у него сыном. Хотя, ведь подобное может оказаться и в библиотеке. Которая, в свою очередь, не была закрыта на каникулы.
— Ты куда, хозяин? — спросил банник, как только я спрыгнул с кровати.
Вот уж действительно заноза, от которой ничего не скроешь. Но пока своими соображениями с жадным Потапычем я делиться не торопился. Пусть мы сегодня и съели огромную ложку соли из будущего пуда, каждый все равно остался при своих.
— В библиотеку. Сам же сказал, что учиться надо.
— Учеба не волк, в лес не убежит, — зевнул тот, забираясь внутрь.
— Тебе сапожником надо быть. Переобуваешься на ходу.
Потапыч не ответил. Я даже знаю, что сейчас тот будет делать. Станет дрыхнуть в предбаннике, посапывая и шевеля бородой. Ну, мне же лучше.
Не успел я выскочить во двор, как увидел две фигуры. Одну поменьше, другую побольше. Казалось, легкий вечерний морозец нисколько не мешал их разговору. Да и признаться, беседа была довольно жаркой, судя по жестикуляции и повышенному тону.
И я бы прошел мимо — вот еще не хватало лезть в чужие разборки. Но одна из ссорящихся была мне знакома. Рядом с большим чемоданом (размером почти с себя), стояла Зыбунина. Рыжие волосы выбились из-под шапки, щеки налились румянцем, а вот глаза горели адским пламенем. Ведьма была вне себя от злости.
Впрочем, ее собеседница тоже не отличалась особой сдержанностью. Ее лицо, настолько же гневное, насколько красивое, исказилось гримасой брезгливости. Словно перед ней на белоснежную фарфоровую тарелку положили дождевого червя, а теперь следили за реакцией. Но что еще более странно — и Катя, и эта таинственная незнакомка были невероятно похожи. Те же зеленые глаза, словно горящие в вечерней полумгле, рыжие волосы, только аккуратно уложенные, веснушки вокруг носа.
Заметив меня, разговор потерял былую искру. Незнакомка на прощание что-то бросила Зыбуниной и, развернувшись, направилась к Дому Чудес. Странно, мне казалось, что просто сопровождала Катю.
