Юрий Леж - Черный дом

— Это ничего… не твоя беда, он же в полтора раза почти быстрее… тут никто бы не успел… а ты не думай, все правильно сделал, как надо было… ты пока присядь… вот, давай-ка сюда…

Все еще пребывая в шоке, Ворон покорно пристроился на краю бассейна, совсем неподалеку от пребывающей в не меньшем шоке парочки, которую, впрочем, вывел из их состояния резкий и властный голос Голицына, с ходу объявившего:

— Всем оставаться на местах! Жандармский Корпус! Специальная операция!!!

И тут же, практически без паузы, подполковник ткнул пальцем в наконец-то завершивших любовную игру Санчо и Танюху:

— Вы! Перейдите вот сюда, сядьте и ждите…

Послушные повелению жандарма, все еще оглушенные звуком выстрела, падением мертвого тела, неожиданно возникшими в помещении мужчинами и женщинами в похожей, как военная форма, одежде, молодые люди, даже не прикрывая наготы руками, как это обычно бывает, перешли от бассейна на лавочку у стены и покорно сели рядышком, как два манекена.

— Ворон, проконтролируй тут… — обратился было Голицын к Алексею, но его перебила Маха:

— Я прослежу, делай, что надо…

Подполковник бросил быстрый взгляд на худенькую, маленькую девку, на распластавшееся тело оборотня… и уже через несколько секунд из соседней комнаты доносился его голос, отдающий распоряжения по телефону: "Пятерых ко мне, в сауну в подвале, с ними трех экспертов, вызовите труповозку, как приедет — проводите сюда же санитаров. Всё сделать скрытно, гостей в залах и комнатах не пугать, удостоверениями не размахивать! Исполняйте!"

Маха, непонятно как и когда успевшая сбегать в соседнюю комнату и остаться при этом незамеченной подполковником, присела рядом с Алексеем на бортик бассейна и сунула ему в руки красивую, граненую бутылку наполненную темной янтарной жидкостью.

— Ты выпей, — посоветовала она штурмовику. — Полегчает, отпустит быстрее… и я с тобой выпью, чтоб не скучно и за компанию…

Она едва успела запрокинуть бутылку, чтобы хлебнуть ароматный напиток прямо из горлышка, как прикрывающая альков портьера откинулась, и только-только заметивший что-то неладное, происходящее в соседнем помещении, Степка шагнул было из глубины интимного уголка в заполненную посторонними людьми комнату.

— А ну, брысь! — зло скомандовала недовольная тем, что её оторвали от коньяка, Маха. — Не видишь, что ли — жандармская операция!

Она кивнула на смирно стоящих у стены репортершу и Сову в дядиных еще комбезах, распахнутых от жары бушлатах и кажущихся странными в этом мире яловых сапогах.

— Сидите там тихо, — продолжила Маха, указывая горлышком бутылки за спину Степки. — И ждете, когда за вами придут… Марш!

Наверное, если бы вместо странных девиц в полувоенной одежде по комнате шустрили привычные широкоплечие молодчики Жандармского Корпуса, Степка и смог бы найти нужные слова, чтобы затребовать для разговора их начальство, ну, или, по крайней мере, сделать вид, что затребует. Но при взгляде на Нину, Сову, а особенно почему-то Маху, ему совершенно расхотелось задавать вопросы и чего-то требовать. Он молча отступил назад, задергивая портьеру и что-то невнятно объясняя своим сокоешникам больше жестами, чем словами. В голове у Степки внезапно всплыл невольно подслушанный давным-давно монолог отца. Тот, объясняясь с кем-то из пришедших к нему на дом просителей, говорил: "Нет, уж. За дело против жандармерии я не возьмусь и под угрозой Страшного Суда. Вы, милостивый государь, просто понять не в состоянии, что же это за организация такая — Жандармский Корпус. Держаться от них надо как можно дальше, а уж если так получилось, что пересеклись ваши пути-дорожки, то лучше всего — улыбаться и кланяться… кланяться беспрестанно и выполнять все, что они скажут…"

Вернувшийся в комнату Голицын внимательно оглядел мизансцену, хмыкнул удовлетворенно, совсем-совсем по-режиссерски, бесцеремонно отобрал у Махи бутылку и сделал прямо из горлышка большой, совсем не аристократический глоток. Вытирая губы все-таки носовым платком, подполковник отметил:

— Хороший коньяк… правильно, что пьете…

И обратился к оглушенным выстрелом и стремительностью дальнейших действий жандарма репортерше и Сове:

— А вы бы, барышни, переоделись, что ли? Сейчас сюда набегут мои помощники, представляете, сколько будет ненужных вопросов и излишнего внимания?

— Я бы еще и переобулась, — отозвалась Нина. — Если бы не каблук на туфлях…

За прошедшие дни все, казалось бы, напрочь забыли о тех неприятностях, что достались на долю обувки репортерши. К сожалению, и сейчас с поломанным каблуком ничего сделать было нельзя, и подполковник только пожал плечами.

— И где же здесь переодеться? — спросила будто сама себя Сова и тут же позвала Нину: — Пойдем, и в самом деле, стоит сменить это…

Она легким жестом указала на собственный измазанный в земле бушлат и запыленные сапоги. Ведь до попадания в сауну своего мира всем им пришлось и поваляться на земле, соскочив с поезда, и побродить по грязным, захламленным строительным мусором комнатам "Черного дома".

— А мне, вот, не во что переодеваться, — в спину уходящим девушкам сказала Маха, принимая обратно из рук Голицына бутылку. — Не знала я про ваши моды, и ничего женского и не захватила…

— С тобой это не главная проблема, — вздохнул подполковник. — Чувствую, что мороки будет — хоть отбавляй…

Из соседней комнаты, выходящей в небольшой тамбур, а следом и в коридор, послышались невнятные звуки и топот без малого двух десятков ног. Похоже, что вызванные жандармом пятеро оперативников и трое экспертов добрались-таки до места назначения…

— Выстрел возьмешь на себя, — требовательно, но только ради того, чтобы все еще находящийся в шоке Алексей понял, чего от него хотят, сказал Голицын.

Ворон покорно кивнул, окружающее сейчас было для него безразлично, а вот Маха ловко сунула ему под локоть, упертый в колено, свой старенький, затертый револьвер и, подмигнув совсем по-человечески, предупредила: "С возвратом…"

Эпилог

Уйти, что бы вернуться… или десять лет спустя

О несчастных и счастливых, о добре и зле,

О лютой ненависти и святой любви…

Что творится, что творилось на твоей земле,

Все в этой музыке, ты только улови…

В дневном респектабельном ресторане невозможно встретить подгулявшую компанию, бурно и весело празднующую чей-то день ангела или рождения, получение внеочередного повышения по службе или премии за успешно оконченную работу. И разухабистых, кабацких, так любимых подвыпившими гражданами и господами мелодий среди дня не слышно. С маленькой эстрады едва заметным намеком до крайних столиков доносится полонез "Прощание с Родиной", что в свете недавних событий в бывших польских губерниях звучит по меньшей мере двусмысленно. Но оценить таковое иносказание, как впрочем и тоскливые звуки скрипки, и партию фортепьяно, мог бы только хороший знаток или искренний любитель классической музыки. И вряд ли среди зашедших сюда пообедать солидных, представительных господ и скучающих от безделья дамочек набралось бы много по-настоящему ценящих и любящих именно классику прошлых веков.

Сама себя к таковым Нина Березина не относила, хотя мелодия и была ей неплохо знакома. Да и оба музыканта на эстраде — тоже. В этом заведении бывшая криминальная репортерша, а ныне — очень и очень известная сочинительница романов, выставляемых для широкой публики под маркой фантастики, бывала неоднократно, потому, наверное, и назначила здесь деловую встречу со своим новым редактором. Вообще-то, с сытинским издательством отношения у нее сложились хорошие, едва ли не дружеские, особенно с отделом, курирующим приключенческую и фантастическую литературу. Еще бы, за последние восемь лет, благодаря в основном романам Березиной, отдел из двух затрапезных корректоров превратился в полноценное, доходное подразделение книгоиздательского товарищества и расширился более, чем значительно. Но приход нового человека, назначенного для работы именно с ней, требовал, как бы, заново утверждать и подтверждать эти отношения с обеих сторон.

Несмотря на то, что называемый Василием Федотовым новый редактор встретил Нину возле дверей ресторана, да еще с небольшим букетиком незабудок, он бывшей репортерше как-то сразу не приглянулся. Среднего роста, для своего возраста и совершенно неспортивной профессии неплохо сохранившийся мужчина лет сорока с хвостиком, еще не обремененный ни лысиной, ни изрядным брюшком, казалось бы, не должен вызывать резкой, с первого же взгляда антипатии, если бы не… глаза. У редактора они были бесцветно-серыми, бегающими и почти постоянно полуприкрытыми, как будто он и сам боялся лишний раз показывать их людям. Неприятные оказались у господина Федотова глаза, но, что поделать, в ближайшее время Нине придется иметь дело с этим человеком независимо от собственного желания.