Не буди Лешего - Юрге Китон
— Ты, Баюнка, тварь тяжёлая, почто я тебя на себе тащить должен? — у кошака интересуюсь.
— М-м…
— Да не мяукай.
— Я-я-у!
Котяра усами задёргал и когтями начал мне в плечи впиваться.
— Баюнка, так ты что, настойку заморскую унюхал? — я ткнул ему флягой под нос. Послышалось нетерпеливое фырканье.
— Ну держи, попробуй, — я отдал ему фляжку. Кот схватил её железными когтями, принялся горлышко грызть. Грызёт, аж треск стоит.
— Ты посуду мне не порть. Открыть не можешь? Так у тебя же лапки. Давай открою.
Забрал у него фляжку. Открыл, посмотрел на горлышко узкое.
— Ты же и выпить из неё не сможешь, горемычный.
Снял с пояса рожок, налил в него для Баюна настойки, поднёс к усатой морде. Усатая морда жадно залакала. А потом промяукала что-то грустное, но затейное и продолжила лакать ещё.
— Что, Баюнка? Так хорошо, аж плохо? Ты почто мне жизнь спас?
— Мяу.
— Да не выкину я тебя, или ты матерной частушкой мысль не выразишь?
Так он глянул, как будто я его оскорбил только что.
— Ладно, не отвечай. Я пьяный и добрый, и думаю так: тебе, Баюнка, так же как и мне одиноко, вот ты вокруг меня и околачиваешься. Девку тебе найти надо. Или кошку. Но лучше девку.
— Не мяу-да.
— Чего?
— Мяу…
Показалось, что ли?
— Не надо? Как не надо, они знаешь, как за ушком умеют чесать, ты, скотина усатая, мурчать треснешь!
Баюнка настойку вылакал, снова на спину ко мне залез и на плечах устроился. Пошёл я восвояси.
Шёл, шёл, а до стоянки своей так и не дошёл, где скинул кота-пьяницу, там он лёг и без задних лап задрых. А я хотел в хоромы свои идти подземные. Хорошо у меня там и спокойно. Но не добрался. Далеко ещё. Свалился с ног от усталости. Лёг на землю в траву густую и заснул беспробудным сном.
А на утро чую, лежит на мне кто-то.
— Брысь, — говорю, — Баюнка, нечисть, совсем ошалел!
Гляжу, а Баюн недалече в траве лежит, притаился чего-то и лапой в мою сторону тычет, как будто мне на спину показывает. Глаза кошачьи как две плошки широкие. Чего он углядел-то там?
Ну я пошевелился. И слышу сверху кто-то недовольно вздыхает. А потом обнимает меня крепко и дальше спать. И дыхание у этого кого-то тёплое, и кожа мягкая.
— Ну-ка, кто там такой смелый оказался? Слезь с меня и покажись! — я потребовал. Зашевелился кто-то сверху. Потянулся сонно. А потом как вскочит и тонким девичьим голосом запищит:
— Ай! Батюшки! Бревно разговаривает!
Какое я ей бревно?
Глава 8. Знахарка Гостята
С воплями и визгами спрыгнула с меня ночная гостья да прямиком на Баюнку. Баюнка, видимо, такого скорого и неизбежного столкновения с девицей не ожидал, тем паче что не чесать она его за ушком пришла, а свалилась как мешок с шишками сверху.
Тут Баюнку то нервы и подвели!
С одной стороны я его понимаю — у него тоже, небось, похмелье.
Но уж больно ядрёной частушка вышла, как бы жители лесные в обморок не попадали. Так что кинул я в Баюнку тем что под руку попало. Баюнка через девицу прыгнул и был таков.
Много я ему всего сказал вдогонку. И, видать, лишку дал, сильно злобно рычал. Потому как повернулся, а на девице лица нет.
— Хозяин, — говорит, — батюшка, помоги, защити!
Я даже растерялся. Голову почесал. Отвечаю ей.
— Да я и есть Хозяин. И ты это… не верещи так… голова у меня трещит.
Тут девица то в обморок и шмякнулась.
— Ты чего это? — я её поднял, покрутил. Вроде девица как девица. За почти сто лет, что я Леший, на первый взгляд ничего и не изменилось. И косы плетут также, и одёжа похожа. Что-то раньше девицы от моего вида наземь без чувств не падали. Ишь до чего дожил — сразил наповал. Вот что морда лешачья делает!
— Очнись! — говорю ей, потряс легонько, посадил на пенёк. Подул на лицо ей. Вроде глаза открыла, горемычная. И чуть сразу обратно не в обморок.
— Ну-ка, не смей, — говорю ей. — Раз пришла, рассказывай, кто ты такая и что тебе в моём лесу понадобилось, раз зашла так далеко?
Похлопала она глазёнками, спросила ещё раз, не чудится ли ей. Я ей ещё раз назвался и стал ответа ждать. Тогда девица и рассказала, что звать её Гостятою, что нынче сирота она без отца и матери, и бабка её — знахарка прежняя, уже тоже к предкам ушла, а вот теперь знахоркой вместо неё она, стало быть, Гостята.
— Пришла зачем? — тороплю её. Голова моя болит со страшною силою. Плохую брагу деревенские в реку вылить хотели — ту самую, водяным умыкнутую. Надо бы Воднейшеству их за это пошугать.
Услышал я про мужа её больного. Про то, что жизни никакой нету, свет белый не мил, как он мается, бедненький.
— Что от меня надо, вторую ногу ему сломать? — не в духе я был, признаюсь честно, и завывания девичьи мне не нравились.
— Что ты, батюшка, я же наоборот — вылечить…
— Я уж подумал, может, в лес забрать, чтоб не мучился больше и тебя не мучил? — зачем девицу изводить стал, и сам не понял, а только желание её меня раздосадовало. Шло оно из сердца, было искреннее, но чуял я и то, что много на том сердце обиды есть и непонимания.
— Меня о таком не просят, — наконец, решил объяснить я. — Если бы тебя зверь обижал, съесть хотел или заплутала бы ты в лесу… а то что там с твоим мужем происходит у вас в селении — в доме твоём — мне знать не надобно и отношения я к этому не имею.
— Так пришла я за папоротниковым цветом! — объясняет мне девица.
— Вчера отцвёл.
Наверное… Нечистая сила его охраняет. Злая она у меня да неразумная. Так — духи блуждающие, кусачие да вопячие. Для меня и какого сильного человека безобидные. А трусливого да слабого, пожалуй, и с ума сведут.
За цветком я вчера не следил — что следить за ним — миг один — раз и нету. Кто бы ещё умел так желание загадывать, чтобы счастливо от него сделалось на душе. А так только воздух сотрясать и красоту момента портить. Красиво цветёт тот цветок. Замирает дух и на сердце щемит горестно — так красиво.
— Батюшка Леший!
— Чего тебе?
— Понимаю я, что тот цвет отцвёл… Да только не