Пусть это буду я - Ида Мартин
– Эй! – снова крикнул он в трубку, потому что связь с Корги еще не оборвалась. – Послушай, она, кажется, выпила эту ведьминскую дрянь. Может, нужно промыть ей желудок?
– Не нужно, – неожиданно серьезно ответил Корги. – Ей так будет намного лучше. Просто приезжай.
– Я уже внес оплату за квартиру за месяц.
– Тогда не приезжай. Как хочешь, в общем.
Корги отключился, а Коля, не сдержавшись, со всей злостью шибанул кулаком по хлипкой гипсокартонной стене, оставив заметную вмятину. Потом оделся, подхватил оба рюкзака и, заперев квартиру, поехал к Гончару на метро.
Еще вчера Люся убеждала его во что бы то ни стало свалить, а сегодня тайком сбежала одна.
Что-то между ними определенно нарушилось. И был ли тому причиной гипноз или колдовство, или у сестры просто поехала крыша от жары и влюбленности, Коля намеревался выяснить, спросив об этом напрямую у Гончара. Пусть завтра утром предложит свое объяснение. В утренние часы писатель бывал более чем разумным и мог дать исчерпывающий ответ, однако сейчас Коля едва успевал к обеду.
Во дворе он столкнулся с Шуйским – тот выходил из сквера с пристроенным на сгибе локтя радиоприемником. Из динамиков, поскрипывая, доносился высокий мужской голос.
– Готовлюсь к вечеру, – ничуть не удивившись при виде Коли, сразу же пояснил он, кивая на приемник.
– А что вечером? – не понял тот.
– Ну как же? Культурное мероприятие. Вы разве не готовились?
Шуйский говорил так, будто и не заметил их отсутствия, в чем Коля сильно сомневался.
– Готовились, – буркнул он и тут же подскочил, едва не наступив на кота.
– И что же вы исполните? У вас с сестрой запланирован общий номер или каждый выступит отдельно?
– Это сюрприз. – Коля распахнул перед ним дверь подъезда.
– Я исполню песню Вертинского.
– Вы уже это говорили.
– Любишь Вертинского?
– Понятия не имею, кто это.
Изображая показное удивление, Шуйский застыл с открытым ртом.
– Ты иронизируешь? Это же голос моей молодости.
– А у моей молодости другой голос, – с вызовом парировал Коля и, оставив его возле двери своей квартиры, побежал по лестнице наверх.
Люся спала в той же позе, что и полтора часа назад на фотографии Корги.
Будить ее он не стал. Скинув вещи, принял душ, надел чистую футболку и поспешил на обед. Встреча с Гончаром предстояла неприятная, но Коля, чувствуя себя абсолютно правым, был к ней готов.
За уставленным едой столом сидели трое: сам писатель, Магда и Шуйский. Козетта из большой фарфоровой супницы разливала по тарелкам дымящийся и вкусно пахнущий грибной суп.
– Дорогой друг, Кристофер! – Олег Васильевич приветственно раскинул руки. – Сколько лет, сколько зим!
По его жизнерадостному тону сложно было разобрать, шутит ли он или таким образом упрекает. Но имя Кристофер Колю насторожило.
– Добрый день! – вежливо поздоровался он, проходя на свое место и стараясь ничем не выдать внутреннего напряжения.
– Где Люся? – поинтересовался Гончар.
– Плохо себя чувствует. – Коля передал Козетте свою тарелку для супа.
– Нужно вызвать врача?
– Необязательно. Поспит – и все пройдет.
– Я приползаю на обед, даже когда у меня давление триста, – проворчала Магда.
– А вы знаете, что полноценный сон полезен для сохранения психического здоровья? – бодро поддержал тему Шуйский. – В новостях недавно писали, что один человек не спал две недели, а потом выбросил из окна свою кошку.
– Один человек не ел две недели и умер, – мрачно прокомментировала Козетта, подавая Коле полную тарелку.
– Корги тоже нет, – пытаясь защитить сестру, сказал Коля.
Шуйский, Магда и Козетта одновременно посмотрели на Гончара.
– Главная страсть, уничтожающая любую добродетель, – это гордыня, – поучительно сказал тот, обращаясь к Коле. – И мой горячо любимый Корги, подобно Утренней звезде[4], стремительно летит вниз, чтобы разбиться вдребезги. Корги – мое счастье и мое горе. Ты не представляешь, сколько раз мне хотелось его убить. Вот только рука не поднялась.
– Если падение предрешено, то какой смысл его оттягивать? – проворчала Магда, позвякивая перстнем о ложку.
– О смыслах не тебе решать, – огрызнулся Гончар.
Все притихли, только Шуйский громко дул на суп.
– Что ж… – В отличие от остальных писатель к еде не притронулся. – Пускай девочка отдыхает. Но вечером я вас жду в полном составе.
Глава 25
Вечером все собрались в комнате, оформленной под концертный зал: ряды стульев, красная драпировка, ковровые дорожки и рояль.
Шуйский нарядился в черный костюм с бабочкой, волосы его были прилизаны сильнее обычного и блестели в свете люстры, подобно влажной коже дельфина. Магда надела розовое кружевное платье, отлично сочетающееся с затейливой фиолетовой прической, но с гротескной уродливостью подчеркивающее ее возраст. Козетту же Люся впервые видела без фартука, отчего ее строгое темно-синее облачение само по себе казалось праздничным. На Олеге Васильевиче была шелковая рубашка ретро: большой отложной воротник и затейливые вензеля «огурцы», а поверх нее – коричневый жилет.
К подобной торжественности Люся с Колей готовы не были. Они надели то, в чем приехали сюда. Она – абрикосовое платье, он – обтягивающую футболку а-ля восьмидесятые.
Близнецы сели позади всех и негромко переговаривались, не опасаясь быть услышанными. Заметив возле окна одинокую женскую фигуру в коктейльном платье на лямках и с высоко забранными волосами, Люся пихнула брата локтем.
– Смотри, твоя вернулась. А говорили, больше не появится. Похоже, эманации сработали.
Несколько секунд брат с интересом смотрел на Тату.
– Хочешь, садись с ней, – предложила Люся. – Я уже в порядке.
– Потом, – отмахнулся он, но, пока не началось представление, не сводил с Таты глаз.
После чая Магды и сна Люсе стало намного легче. Даже не верилось, что еще утром ей было настолько плохо, что она, бросив брата, вернулась сюда одна. Этого она совершенно не помнила, будто в тот момент ее самой в теле не было.
Корги появился самым последним. Он задержался минут на пятнадцать, и его ждали, однако никто не упрекнул, даже Магда.
В отличие от остальных заморачиваться одеждой он не стал. Пришел в домашнем, словно только поднялся с постели. Взлохмаченный, с недовольным и отрешенным выражением лица. Вошел и, не глядя ни на кого, шумно рухнул на крайний стул, вытянул ноги и скрестил руки на груди, всем своим видом показывая, насколько ему претит происходящее.
Люся боялась, что, когда увидит его, снова распереживается и даст слабину или, наоборот, не совладав с обидой, разозлится, однако его театральное появление не произвело на нее ни малейшего впечатления. Чувства будто притупились и застыли. Где-то глубоко в груди еще сидел твердый, неподатливый комок горечи, но с ним вполне
