Сергей Пономаренко - Колдовской круг

— Не знаю, решил не рисковать. Готова к спуску?

— Особого желания нет, — чистосердечно призналась я.

— Выбора тоже нет, — лишил меня иллюзий Мануэль. — Держись крепко руками за веревку и не спеша перебирай ногами по склону, а я буду потихоньку отпускать веревку.

— Вперед спиной?! Туда?! — Глянула вниз, и обрыв показался еще глубже.

— Смотри не вниз, а только на меня.

Зависаю спиной над пропастью, и рюкзаки мгновенно становятся свинцовыми, больно оттягивают плечи. Красивое, мужественное лицо Мануэля от напряжения стало бордовым, глаза расширились и пытаются вылезти из орбит, словно его укусил шмель. Он стравливает веревку, и я потихоньку спускаюсь по склону оврага. Жуткое ощущение парения над неизвестностью, когда все становится ненадежным и страшным. Веревка больно сжимает грудь, тяжело дышать, я не вижу, куда ставлю ноги, они то цепляются за что-то, то проваливаются в пустоту. «Долго еще?!»

Уже не вижу Мануэля, но его голос сопровождает и успокаивает меня. Спуск кажется бесконечным, вдруг я чувствую, как что-то начинает быстро двигаться по ноге. Перевожу взгляд: огромный монстр, как два моих кулака, с мохнатыми лапками и противными, плотоядно шевелящимися отросточками возле ротового отверстия, движется по направлению к моему лицу! У меня обрывается сердце!

— А-а-а! Паук! Ненавижу!

— Держись, Златка! Не бросай веревку! Осталось немного!

Паук уже на уровне моей груди. Преодолевая отвращение и страх, резким движением смахиваю его с себя. Рука, держащаяся за веревку, не выдерживает двойной нагрузки, соскальзывает, ноги теряют опору, и мир переворачивается вверх тормашками. Я зависаю вниз головой, а рюкзаки не позволяют мне принять прежнее положение. Кровь приливает к голове, стучит в висках, глаза застилает багровая пелена. До воды метра три, и там я замечаю что-то длинное, затаившееся. Крокодил?!

В ушах ужасный шум, через который едва пробивается голос Мануэля:

— Успокойся! Брось рюкзаки!

Тут до меня доходит, что я все время ору. Сбрасываю шлейки рюкзаков, и они один за другим летят вниз, прямо на чудовище в воде, вздымая кучу брызг. Мне удается подтянуться, ухватиться за веревку обеими руками, и я нащупываю ногами поверхность крутого склона.

— Как ты? — доносится обеспокоенный голос Мануэля.

— Бывало и получше! — Перед глазами вертятся разноцветные круги.

— Опускать дальше?

— Подожди. Дай осмотрюсь. — Кровь отхлынула от головы и зрение постепенно нормализовалось. Вместо крокодила внизу вижу притопленный ствол дерева. — Опускай!

И вот я стою по колено в воде. Вдруг возле меня с шумом падает бухта веревки, подняв волнение, и я, посмотрев вверх, вижу, как Мануэль прыгает на стоящее в двух метрах от края обрыва дерево, чудом удерживается на нем и начинает спуск по почти лишенному веток шершавому столбу. У меня то и дело замирает сердце, но вскоре весь ободранный, с расцарапанными лицом и руками, Мануэль оказывается внизу.

— Зачем тебе понадобилась такая акробатика? — говорю я осуждающе, но очень радуясь, что все обошлось. — У тебя же была веревка!

— Она нам пригодится — будем делать плот.

Бредем по коричневой воде, ничего не видя сквозь нее, когда по пояс, когда по грудь. Нервно посмеиваюсь, рассказывая, как приняла бревно за крокодила.

— Крокодилов здесь нет, только аллигаторы. Но есть более страшные чудовища: кровожадные пираньи и крошечные сомики-карнеро, любители забираться в интимные места.

Умеет Мануэль успокоить: раньше было брести мерзко, а теперь стало страшно. Если преподы придумают еще одно подобное этому испытание, буду проситься в Антарктиду — там живности поменьше, а лютый мороз я выдержу. Рядом с нами раздается странный шелестящий звук, и я замираю в страхе.

— Ты слышал? Что это?

— Не знаю. — Мануэль невозмутим и спокоен. — Из-за того, что вода мутная, здесь даже рыбы имеют голос. Главное — это не кайман и не пиранья. Отбрось страхи, не обличенные ни во что реальное, и почувствуй себя частью прекрасной природы. Любуйся и радуйся, что ты находишься здесь!

Ничем не прошибешь моего спутника. Можно позавидовать крепости его нервной системы. Его слова подействовали на меня благотворно: я стала спокойнее и, несмотря на усталость, стараюсь запечатлеть в памяти красоту тропиков. Все же есть прелесть в этом путешествии, и жаль, что нет фотоаппарата.

— Стой! Боа! — Подняв руку, словно регулировщик уличного движения, Мануэль замирает, а невдалеке от нас проплывает громадная анаконда, метров шесть длиной.

Странно, но на нее я реагирую довольно спокойно, без криков и возгласов. Вскоре мы видим свободно несущую свои воды реку, и Мануэль, срубив мачете несколько нетолстых стволов деревьев, сооружает подобие плотика. Он довольно хлипкий, мы частично находимся в воде, но все же это транспорт, и маньяческие сомики с пираньями нас не достанут. Плывем вниз по течению, теперь можно немного расслабиться.

— Индейское поселение, куда мы должны прибыть, находится прямо на берегу, думаю, мы будем там еще до темноты, — оптими-, стично заявляет Мануэль.

Река все шире, а течение, вопреки моим школьным познаниям по физике, становится быстрее. Теперь мы стараемся держаться ближе к берегу, хотя и в ущерб скорости передвижения. Сумерки упали внезапно, свет вдруг стал молочно-тусклым, и ко всему послышался глухой грозный гул, все усиливающийся. Надеюсь, это не бой барабанов местных каннибалов, отправляющихся на поиски чего-нибудь вкусненького. Вопросительно смотрю на Мануэля — он знает ответы на всевозможные вопросы.

— Пороги. Не будем рисковать.

Его опасения оказались обоснованными. Пристав к скалистому берегу, мы увидели, как между острых камней бушует и пенится вода, словно ненасытное чудовище, желающее уничтожить все живое, попадающее в его владения.

— Придется здесь заночевать. Дальше пойдем по берегу — он не топкий, не такой, как раньше. Ночью двигаться нельзя — можем натолкнуться на ягуара, поди знай, что ему взбредет в голову.

Для ночлега Мануэль выбрал небольшой скалистый выступ, прямо напротив порогов. Мы сделали запас дров, которых должно было хватить на всю ночь, и развели костер. Теперь можно немного привести себя в порядок, помыться и обсушиться. Место для отдыха замечательное, несмотря на постоянный рев порогов. Ощущается движение воздуха, от воды веет свежестью, не тревожат москиты и прочие кровожадные насекомые. Единственное неудобство — места на скалистом пятачке хватает лишь на одно ложе, и нам приходится тесно прижаться друг к другу.

Гляжу вверх на раскинувшийся звездный ковер чужого, необычного неба. Что бы ни произошло, я никогда не забуду этот день, эту чудную ночь. Мешает заснуть не так шум порогов и близкий рев зверей, отправившихся на ночную охоту и явно не травоядных, как ощущение лежащего рядом мужчины, который прикидывается спящим. Я чувствую его дыхание на щеке, тепло тела, и, несмотря на усталость, меня волнует эта близость, не дает заснуть. Я знаю, что Мануэль тоже не спит, думаю, по той же причине. В Школе запрещены близкие отношения между слушателями, одно это может стать причиной отчисления. Последний раз я была близка с Егором почти девять месяцев тому назад. В голову стали лезть всякие эротические фантазии, но я их гоню, так как мне нужна не физиология, а чувства. Мануэль, конечно, мужчина того типа, в которого я могла бы влюбиться: он храбрый, умный, заботливый, сильный. Обрываю себя: но не влюбилась! Егор ничем не хуже Мануэля, однако у нас ничего не получилось. Незаметно для себя засыпаю сном без сновидений.

Первые, еще нежные лучи солнца легким касанием будят меня, и лишь затем я слышу шум порогов и радостные крики птиц, радующихся, что ночь ушла. Костер догорел полностью, запас дров почти цел. Не могу пошевелиться: спящий Мануэль крепко сжимает меня в объятиях, будто боится, что я убегу. Пытаюсь осторожно освободиться и этим бужу его.

— Извини, — бормочет он, смущенно глядя на меня.

Неожиданно для себя говорю то, о чем подумала:

— Мне было приятно находиться ночью под столь надежной защитой.

Мануэль обжигает пылающим взглядом, от которого внутри все немеет и мысли, что позволено, а что нет, улетают прочь. С трудом взяв себя в руки, нахожу нейтральную тему:

— Есть очень хочется.

Его взгляд гаснет.

— У нас еще остались консервы.

За завтраком мы молчим, смотрим в разные стороны, словно нашкодившие дети, которым стало стыдно за содеянное. Что-то недоговоренное продолжало витать вокруг нас на протяжении всего пути, навесив на нас паутину молчания, прерываемого лишь в случае крайней необходимости.

Через шесть часов пути по сельве мы выходим к селению, где среди темнокожих обитателей и массы галдящих ребятишек обнаруживаем нашего инструктора Бобо, приехавшего за нами на джипе.