Тарикат - Виталий Бриз
— А как же Карим-ата и матушка? — Азиз пытался скрыть волнение за нарочитой вспыльчивостью. — Ты даже не попрощаешься с ними? Они больше других заботились о тебе.
Я сгреб брата и обнял. Тот поначалу пытался отстраниться, а потом успокоился.
— Обними их за меня, — тихо сказал я Азизу. — И Айгюль тоже.
Он оттолкнул меня, пробурчав:
— Ну, хватит, нечего тут разводить сопли, чай, не женщины.
— Дурень ты, Азиз, — ласково пожурил его Хусан. — Уже седина пробилась, а ума не нажил.
— Нет у меня седины, Хусан-амаки, — встрепенулся брат. — Не мели ерунды!
Мы с Хусаном смеялись, как дети, потешаясь над ужимками Азиза.
— Ладно, — вдруг посерьезнев, сказал дядя. — Пора нам.
Мы крепко обнялись. Хусан проверил поклажу, залез на верблюда, взглянул на меня пронзительно и тепло одновременно.
— Береги себя, Бахтияр! И да поможет тебе Властитель!
Азиз махнул на прощанье, и они двинулись к выходу. Я вышел вслед за ними и смотрел вслед, пока две фигуры на верблюдах не скрылись в толпе.
***
Шаг. Еще один.
Ноги увязают в чем-то мягком, горячем и шелковистом. Опускаю голову и с удивлением обнаруживаю, что иду по песку. Оглядываюсь: вокруг до самого горизонта пустыня — идеально ровная бледно-желтая поверхность. Огромный нестерпимо яркий шар солнца нещадно палит с высоты. Пока еще терпимо, но вскоре песчаное море превратится в адскую равнину. Где я? Как здесь очутился?..
Память молчит, словно лишенный языка клеветник. Она всю жизнь играет со мной в прятки. Ей, похоже, нравится лицезреть мою беспомощность и потерянность, она упивается своей властью, высасывая меня досуха. И вот сейчас — очередной ее фокус.
Подошвы ног горят, и я делаю шаг, другой. Когда идешь, горячий песок обжигает не так болезненно, жар словно не успевает обосноваться в ногах и приступить к пыткам тела и разума.
Солнце буквально вдавливает меня в песок, ноги тяжелеют, сознание плавится. С каждым шагом я глубже погружаюсь в песчаную ловушку, словно угодил в зыбучий песок. Сил нет на то, чтобы даже крикнуть, позвать на помощь. Безвольной тягучей массой я стекаю в песок, а он, мерзко шелестя, засасывает меня в свою ненасытную утробу.
Вот я уже по шею в песке. Последним усилием набираю воздуха и задерживаю дыхание. И чувствую, как смыкается над головой сыпучая толща, погружая меня во мрак...
Легкие горят, горло пульсирует в спазме. Рот непроизвольно распахивается и в меня потоком вливается соленая морская вода. Я захожусь в приступе кашля.
Откашлявшись, обнаруживаю себя на поверхности водоема. Дна не достаю, но при этом легко держусь на плаву, не прилагая особых усилий. По-видимому, я в море, так как нигде не видно берега. Полнейший штиль, кристальная лазурная чистота вокруг. Где-то в вышине пронзительно кричат чайки. Солнечные лучи, отражаясь от воды, выстраивают золотистую дорожку к своему источнику в небе.
Какой шайтан занес меня сюда? В какую сторону плыть и хватит ли сил добраться до спасительной суши?
Погода портится. Неведомо откуда набегают свинцовые тучи и заволакивают небосвод беспросветной пеленой. Распоясавшийся ветер волнует поверхность, рождая волны — каждая последующая выше предыдущей. Вода быстро холодеет, и я начинаю дрожать.
Буря набирает обороты, ревет яростным зверем. Меня словно щепку швыряет из одной волны в другую, захлестывая с головой. Соленая влага щиплет глаза, заливается в нос и рот, я еле успеваю отплевываться.
Холод. Беспощадный холод пьет мое тепло, заполняя собой тело. Я уже не чувствую конечностей, и только горячее сердце пытается вырваться из груди на свободу. Но вконец сдается и оно, скованное льдистой коркой. Глаза закрываются, тело слабеет. Я погружаюсь в забытье — внезапно теплое, укутывающее словно верблюжий плед.
Треск, гул, жар — нет таких слов, чтобы описать то, что происходит. Еле разлепляю опухшие веки и вижу лишь оранжевые всполохи. Огонь струится по рукам, лижет ноги, обнимает спину.
Но тепло резко сменяется жгучей болью. Пламя вгрызается в меня подобно безумному псу. Запах паленой кожи и волос сводит с ума. Я чувствую, как адский жар проникает в тело, пожирает ткани и мышцы, дотла сжигает кости. Я ору, срывая голос, но и крик тут же обрывается — пламя добралось до горла.
Внезапная вспышка и меня швыряет в сторону. Глаза выжжены, я слеп, но какой-то частью себя продолжаю воспринимать происходящее. Жар опадает разом, будто сорванный воздушным порывом. А я — целый и невредимый — стою на краю высокой скалы, и легкий прохладный ветерок ласкает мое лицо.
Сверкает молния и где-то вдали утробно грохочет гром. Ветер усиливается, струи воздуха закручиваются в гигантскую грязно-серую воронку. Меня втягивает внутрь этого исполинского смерча. Кажется, голова сейчас лопнет от непрерывного безумного вращения. Вихрь выворачивает меня наизнанку, разрывает на части, пожирая кусок за куском. А затем срыгивает оставшееся куски, и их уносит во тьму — беспросветную и дарящую долгожданный покой. Или передышку перед очередным кругом?..
Я открываю глаза и вижу склонившуюся надо мной ухмыляющуюся физиономию муршида. Сил подняться нет, язык еле ворочается.
— Уч-ч-читель, — еле слышно выдавливаю из себя. — Я умираю... помоги...
Улыбка Аль-Кубры становится еще шире, он поднимает глаза наверх и горячо шепчет:
— Хвала тебе, Вседержитель! Я уж думал, он безнадежен...
— В-воды... — хриплю я, и шейх подносит к моим губам чашу с прохладной жидкостью.
Я делаю несколько жадных глотков и вновь откидываюсь на матрас — выжатый досуха, словно засохший инжир.
— Ч-что со мной? — еле шевелю губами.
— Ничего особенного, ты умер, — будничным тоном заявляет Аль-Кубра.
Я смотрю на него, с трудом удерживая веки, готовые вот-вот сомкнуться.
— Вот что ты таращишься? — укоряет шейх. — Благодари Аллаха за оказанную милость! С этой поры ты мертв для греха, а, значит, готов учиться. Надеюсь, тебе достанет времени...
Наставник вглядывается куда-то сквозь стены комнаты и дальше, пронзая взглядом пространство и время. Его взор стекленеет, а складка на лбу становится резче и отчетливей. Проходит вечность... Вернувшись в себя, Аль-Кубра вздыхает и тихо шепчет будто самому себе:
— Надеюсь, хватит...
Примечания
