Рассказы - Поппи Брайт
Его пальцы нащупали что-то тонкое и гибкое — леденец! Он потянул за него, вытаскивая из-под серебристо-белой переливающейся простыни, постеленной вокруг основания дерева.
Лакричная палочка!
Бобби засмеялся и потянул сильнее, вытаскивая леденец. Никогда раньше он не видел такой чудесной красно-зеленой конфеты. Должно быть, папа специально ее спрятал.
Джен поставила стакан с молоком и пластиковую ложку на поднос высокого стульчика Бобби.
Пол сбежал по лестнице.
Бобби положил лакричную палочку в рот, пососал, затем укусил. Она не была мягкой или сладкой как другие конфеты, которые ему уже доводилось есть, и он укусил сильнее.
Прежде чем зубы сомкнулись, он увидел Рождественскую елку, возвышающуюся над ним подобно огромному удивительному зелено-красному светофору. Затем все окрасилось в черно-белые полосы и задрожало, последовала вспышка боли, и сквозь электрический туман Бобби увидел, как дерево рассыпается перед ним в искрящихся цветах, но он не мог открыть рот, чтобы закричать.
— Удивительно, что дерево еще стоит, — сказала Джен и издала страшный резкий смешок. Ее рука взметнулась к нити жемчуга, мерцающей на черном фоне платья подобно духам детей. Пол неуклюже стоял в своем слишком большом костюме, в том самом, в котором женился. Концы галстука безвольно висели у помятой куртки, мокрые волосы прилипли к щекам. Он спал в темной спальне с тех пор, как два часа назад они вернулись с похорон. Пол не знал, сколько еще он сможет терпеть прогорклый вкус во рту. Чистка зубов не помогала, а напиваться было уже невыносимо.
— Елка не пострадала, — продолжила Джен с удивлением. — И шары все на месте, ветки даже не обуглились.
Это правда. Дерево осталосьтаким же высоким и величественным; в украшениях, как в маленьких цветных аквариумах, отражались два темных мокрых обитателя дома. И только елка оставалась темной.
— И то, как обгорели его язык и лицо… Я думала… — всхлипнув, она запнулась и замолчала.
— Дженнифер, Джен, — начал Пол. Он не мог придумать, что сказать. Знал, что нужно подойти и обнять ее, поддержать и получить поддержку в ответ. Но у них не было на это сил. Может, у нее начиналась истерика. Может, стоило дать ей пощечину. «Не знаю, хочу ли я его», — сказала она, когда родился Бобби.
— Ты получила, что хотела, — мягко сказал он, и сделал шаг вперед. Чувствуя его внезапную бессильную ярость, Джен отступила, открыв Полу вид на дерево.
У его основания — застывшая жизнь. Джен развернула подарки Бобби и разложила их под деревом среди остальных свертков. Три плюшевых зверушки — отчаянно яркие розовые, голубые и желтые пятна. В центре, в ворохе порванной оберточной бумаги и ленточек, лежала тряпичная кукла. Ее руки и ноги согнуты под неестественными углами, как сломанные, и никогда ей уже не быть укрытой теплым одеялом Бобби, не быть измазанной сладкой влажностью его рта.
— Если бы он был здесь, — сказала Джен, — если бы он видел, ему бы понравилось. Включи еще одну гирлянду, Пол, не могу смотреть на эту темную елку.
Затем из нее словно выкачали весь воздух, она издала рвотные звуки. Согнувшись и давясь, она выбежала из комнаты. Пол подхватил куклу и спрятал безвольное маленькое тельце под куртку. Запасные гирлянды они хранили в чулане гостиной. Ящик находился на клетчатом одеяле, том самом, на котором они с Бобби спали ночью. Одеяло не стирали, и Пол взял его тоже. Он закинул две гирлянды на дерево, тряся ветками и сшибая стеклянные украшения. Некоторые разбились об деревянный пол и хрустели под ногами Пола, как яичная скорлупа. Наконец он подключил гирлянды и сел на пол, скосив глаза, чтобы цветные огоньки слились, пытаясь увидеть то, что последнее видел Бобби перед смертью. Дерево, такое высокое и сияющее.
Лицо Бобби было искажено. Струйки крови запеклись на подбородке, а кожа у уголков рта обуглилась и стала черной. Даже ресницы и изысканно-изогнутые брови были обожжены. Но на его лице, пока гробовщики с болезненной вонью гардении и оранжевыми банками шпаклевки не превратили его в посмертную маску ребенка-клоуна, не было боли. Только удивление.
Пол завернулся в одеяло и заполз под дерево, снося маленькие подарки и башню из конструктора. Осколок стекла вонзился в щеку, но Пол даже не потрудился его вытащить. Он добрался до веток и нашел, что хотел, затем поместил это между зубов и прикусил. Мускусная сладость корицы наполнила его рот.
Джен тошнило до тех пор, пока не заболел желудок, а в горле не возникло ощущение, что его поцарапали ржавыми лезвиями. Но она не могла выблевать свое горе, оно раздирало ее изнутри острыми черными зубами. Пол мог бы ей помочь. Он должен ей помочь, иначе она не выдержит, ее рассудок сморщится и высохнет, интеллект и здравомыслие канут в бесконечно глубокую пустоту, мрачнее той, в которой она жила в дни после рождения Бобби.
Она вернулась в гостиную как раз в тот момент, когда облако голубого дыма с шокирующим запахом дрейфовало сквозь ветки. Дерево вновь потемнело. На одну бесконечную секунду Джен увидела комнату в потрясающе четких деталях — стекающая изо рта Пола прозрачная розовая жидкость, чернеющий как настоящая лакричная палочка шнур, горящая тряпичная кукла — и хотя она понимала, что никто никогда ее больше не услышит, она открыла рот, чтобы закричать, когда дерево начало падать.
Перевод: Элина Булгакова
Вкус полыни
Poppy Z. Brite, «His Mouth Will Taste of Wormwood», 1990
— За сокровища и удовольствия могилы, — сказал мой друг Луис и поднял бокал абсента в пьяном благословении.
— За похоронные лилии, — ответил я, — и упокоенные бледные кости.
Абсент ожёг мне горло своим ароматом — запахом мяты, запахом лакрицы, запахом распада. Полсотни бутылок запретного ныне зелья, извлечённые из семейного склепа в Новом Орлеане, стали одной из приятнейших наших находок. Перетащить их все оттуда было нелегко, но с того момента, как мы научились ценить вкус полыни, опьянение зелёным напитком не покидало нас, и кое-что ещё оставалось на будущее. Череп лежавшего рядом главы семейства мы тоже прихватили с собой; теперь он был заточён в бархатной темнице нашего музея.
Наши с Луисом
