Волшебный дневник - Ахерн Сесилия
Уэсли попытался перехватить меня и хоть немного успокоить, но я заорала на него, как никогда не орала в своей жизни, и вот это я отлично помню. Помню, как сестра Игнатиус наконец-то пришла в себя и раскрыла мне свои объятия. У нее было милое, печальное и старое-престарое лицо, гораздо старше, чем несколько минут назад, и это оказалось таким грустным, таким жалким зрелищем, что мне стало нестерпимо тяжело смотреть на нее.
— Тамара, ты должна меня выслушать… — сказала она, но я не могла ничего с собой поделать.
Заколотилась, увернулась от обоих и, помню, побежала, побежала очень быстро, все время слыша за спиной свое имя. Несколько раз я падала, и Уэсли догонял меня, хватал за руки. А я бежала все быстрее и быстрее, боясь, как бы он в самом деле не догнал меня. Не знаю, когда он остановился, когда решил отпустить меня, потому что я продолжала бежать, едва дыша и превозмогая боль в груди. Из глаз текли слезы и попадали мне на уши, потому что я быстро бежала и не давала им скатиться на щеки. Деревья остались позади, я была на дороге, когда услышала шум мотора и скрежет тормозов, а потом долгий гудок перекрыл все другие звуки, и я застыла на месте, буквально застыла на месте. У меня не было сомнений, что еще секунда — и я окажусь под колесами машины или меня ударит бампером и подкинет на лобовое стекло, но ничего такого не случилось. Вместо этого я почувствовала горячую решетку возле ноги, очень близко, совсем близко, однако сразу поняла, что она недостаточно близко. Открылась дверца, и до моего слуха донеслись мужские крики. Зачем он кричит? Я закрыла уши ладонями, все еще продолжая плакать и задыхаться от быстрого бега, как вдруг услышала свое имя. Потом еще и еще раз. Голос был злой, настойчивый, осуждающий. Словно я была в чем-то виновата.
Наконец голос стал тише, чьи-то руки обняли меня и стали нежно покачивать, наступила тишина, и я поняла, что нахожусь в объятиях Маркуса. Рядом стоял библиотечный автобус, а я, не в силах успокоиться, обливала слезами рубашку библиотекаря.
Потом я подняла глаза и увидела его озабоченное, испуганное лицо.
— Ну, на сей раз куда отправимся? В Париж? В Амстердам? — спросил он, ласково улыбаясь.
— Нет, — прорыдала я. — Хочу домой. Хочу домой, и больше никуда.
По дороге в Киллини мы молчали. Маркус, правда, попробовал меня о чем-то спросить, но ответа не получил. Я наконец-то перестала плакать и трястись всем телом и только время от времени непроизвольно подрагивала. Меня охватила страшная слабость, и еще я чувствовала непомерную усталость. Через некоторое время я в последний раз вытерла глаза мокрым платком, набрала полную грудь воздуха и выдохнула его.
— Так-то лучше, — сказал Маркус, поглядев на меня, когда остановил автобус на красный сигнал светофора. — Ну же, будешь говорить со мной?
Я кашлянула и улыбнулась ему:
— Привет, Маркус. Я хочу напиться, и по-настоящему.
— Знаешь, я как раз об этом подумал. — Он хитро улыбнулся и, как только зажегся зеленый сигнал, направил автобус к винному магазину. — Ты — женщина моей мечты, — сказал он, закрывая двери и бросаясь к магазину.
Надо было ему сказать. А я опять промолчала. О том, сколько мне лет. Уберегла бы себя от лишних мучений. Три недели — и мне стукнет семнадцать, но все равно я была слишком маленькой для него. Не знаю, о чем я думала, если в тот момент я вообще была способна о чем-нибудь думать. От ужаса. И ничего не чувствовала. Не хотела ничего чувствовать. Не хотела чувствовать и не хотела думать. Моя жизнь вышла из-под контроля, но и контролировать себя я тоже не хотела. Хотя бы какое-то время.
До Киллини всего час езды. Что такое час? Да ничего. Но не для меня, ведь позади остался целый мир. Меня вытряхнули из моего дома, из моего мира, и мне казалось, что вместе с домом я потеряла и самое себя. Не думаю, будто многие знают, каково это — уехать из своего дома. Конечно, остается тоска по родному месту, но обычно выбор делается сознательно, несмотря на дорогие воспоминания. А нам пришлось уехать. Некий банк, некое учреждение, у которого не было ничего общего с домашним теплом, с нашими воспоминаниями, с нашей семьей, затравил моего отца, замучил его до того, что он покончил с собой. А потом, когда они довели свое черное дело до конца, то отобрали у нас наши воспоминания, наш родной дом, основу нашей семьи. Нас выбросили вон, нас заставили жить с родственниками, которых мы едва знали, но наш дом оставался на своем месте, огромный и пустой, с объявлением «Выставлен на продажу» на ограде, словно с запрещающим знаком для нас, ведь мы были вынуждены оставаться снаружи, словно чужие, так как у нас не было права вернуться.
— У тебя есть ключи? — спросил Маркус, пока мы петляли по дороге, которая вела к дому. Я кивнула. Еще одна ложь.
— Эй, не торопись, — проговорил он, со смехом постучав по третьей банке пива, которую я допивала. — Оставь что-нибудь и мне, ладно?
Я все же допила ее и громко рыгнула.
— Очень сексуально, — расхохотался Маркус, не сводя взгляда с дороги.
Если спросите меня сейчас, то я честно признаюсь, что лишь в эту минуту сознательно приняла решение о том, как собираюсь поступить со своей жизнью. Конечно, я могла бы обвинить Маркуса в том, что он внушил мне мое решение, но на самом деле это было не так. Наверное, еще тогда, когда я выбежала на дорогу и он обнял меня, мне стало ясно, где закончится наше путешествие и как мы будем лежать на полу в моей спальне. Не исключено, что я приняла это решение еще в тот день, когда мы познакомились. Может быть, я все спланировала заранее. Может быть, я гораздо лучше контролировала себя, чем мне хотелось об этом думать. Или, может быть, третья банка пива сыграла со мной дурную шутку, ведь я была в ужасном состоянии. Пока мы ехали, я показывала Маркусу разные места, рассказывала смешные истории, называла имена людей, которые жили в том или ином доме. И не дожидалась ответов. Мне было не важно, отзывается он на мои рассказы или не отзывается. Я говорила как будто сама с собой. И мой голос словно не принадлежал мне. Я была не я. Мол, плевать мне, кто я на самом деле. Надоело делать вид, будто я тот персонаж, которым все время старалась быть, как Зои или Лаура, как все вокруг, ведь это совсем не лучший путь ни для меня, ни для них. Ничего не получилось у Лауры, как не получилось у Зои, и у меня тоже ничего не получилось.
Мы остановились недалеко от моего бывшего дома. Я нарочно попросила Маркуса припарковать автобус в переулке, немного подальше, чтобы его не было заметно с дороги. Меньше всего нам хотелось заинтересовывать книгами соседей. Дом тоже с дороги не просматривался. Больших черных ворот с камерами наблюдения, замыкавших десятифутовую кирпичную стену, было достаточно, чтобы отвадить любого взломщика. На эти ворота папа потратил много времени и денег, чертил и перечерчивал проекты, спрашивал у меня и мамы, что мы о них думаем, с гордостью водил меня к входу, интересуясь моим мнением, а я каждый раз говорила, мол, мне все равно. Я постоянно обижала моего папу.
Кажется, об этом я рассказывала Маркусу, пока мы шли к дому, но точно не помню.
— У меня нет электронного ключа, — услышала я свой голос. — Придется лезть через забор и открывать ворота изнутри.
У меня была своя, опробованная много раз система. Нередко мама с папой после школы отбирали у меня ключи, чтобы я не убегала вечером из дома, однако, несмотря на размеры ворот, я обычно с легкостью одолевала препятствие. До меня доносился голос Маркуса, подправлявший мои действия, указывавший более безопасный путь, но я игнорировала его. Словно на автопилоте, я взлетела на ворота и спрыгнула с них с другой стороны. Под аплодисменты Маркуса я прошла довольно длинной дорогой к дому. Наверное, он думал, что мы вместе, но я была далеко от него.
Наш дом — стеклянный, каменный, сверкающий, легкий, современный, воздушный — был словно картинка из каталога. Камень частично маскировал его, по виду походя на скалу, в которую тот был встроен, дерево сочеталось с посадками вокруг, стекло открывало великолепный вид на бескрайнее море. Папа стремился создать совершенный дом, который мы никогда не захотим оставить. И он все сделал правильно. Мне было известно, что парадная дверь заперта, и все еще как будто на автопилоте я обошла дом кругом.
