Вадим Сухачевский - Загадка Отца Сонье

Вот оно входит в память – не в память плоти, а в память разума – быть может, главное, ради чего прихотливая судьба и занесла тебя туда.

Входит гудением метели и криком, смысл которого ты не сразу поймешь:

— Бесстатейного принесли!..

n

Четвертый "бесстатейный"

— Бесстатейного принесли!..

Услышал это, когда под истошный лай псов и архибесов после работы возвращался с колонной заключенных в зону. Первая мысль, заколотившаяся в мозгу: кого? Поля? Пьера? Нас пока лишь трое бесстатейных на весь этот бескрайне раскинувшийся Ад под названием ГУЛАГ. Кем, то есть чем ты должен стать, чтобы тебя принесли – все там это, увы, слишком хорошо понимали.

Когда я вбежал в барак, он лежал на нарах и казался вправду мертвым. Однако и Пьер, и Поль, живые, стояли рядом с ним. Ибо это был вдруг образовавшийся невесть откуда четвертый бесстатейный.

— Околел, — произнес худой, как скелет, заключенный, которому, судя по его виду, тоже оставалось доживать последние дни.

Кстати, какая у него была фамилия, знаете? Двоехоров! Да, да, тот самый Х.Х.Двоехоров, о чью фамилию с этими стоящими перед нею двумя "Х" я потом иззанозил все глаза. Только не Херувим его звали, а Харитон. Харитон Христофорович Двоехоров. Впрочем, тут его все равно называли Херувимом, так что память не сильно обманывает меня. Херувим Двоехеров, — так он обозначался в Аду.

Так вот:

— Околел, — сняв шапку, повторил этот самый Херувим Двоехеров. Произнес безо всякой печали, ибо сам со дня на день ожидал такой же участи.

— Ну и выноси, пока не провонял, — скомандовал мелкий бесенок Жиган.

— Нет, вроде бы пока что дышит, — потрогав его, сказал Херувим Херувимыч.

— А я говорю – выноси! — приказал Жиган. — Все равно не жилец. Не люблю я мертвяков – не хватало еще, чтобы ночь с ним рядом. Выноси, кому сказал, инвалидная команда! Там на холоде сам дойдет.

На его бесовский трехпалый свист мигом подскочили другие бесенята:

— Не слыхали, что Жиган сказал?

— Оглохли?

— А ну выноси, что говорят! Выноси! Не людям же об него мараться!

— Щас не вынесут – будет четыре мертвяка, — пообещал Жиган. Он вытащил заточку и пригнулся, чтобы поудобней было всадить ее в чей-нибудь живот. — Ну! Кому последний раз говорю!

Однако пару минут спустя из барака выносили не четырех, а только одного мертвяка. И так уж вышло, что был это вовсе не лежавший на нарах "бесстатейный", а сам только что довольно грозный Жиган.

Свершилось то же чудо, что некогда с Сеней Крестом в арестантском вагоне. Жиган вдруг окаменел, словно встретился взглядом с Медузой Горгоной, да так, скрюченный, с застывшими мертвыми глазами и повалился на пол барака. А руку сжимал настолько каменной хваткой, что никому из бесенят так и не удалось вытащить из нее заточку – весьма ценную по здешним понятиям вещь.

Вместе с заточкой мы его втроем и выбросили в сугроб возле барака. Тоже надобно сказать – в каком ином Аду может статься такое, чтобы из четверых выносящих в последний путь скрюченного беса один был почти всамделишный ангел, а другой – какой бы то ни было, но все-таки херувим?

Когда вернулись, бесенята уже сидели по своим нарам и боязливо перешептывались:

— Говорю ж тебе – нечистые они, эти бесстатейные, черт им помогает.

— Может, замочить от греха?

— Ага, замочил один такой! Что с Жиганом – видал?

— А с Сеней Крестом в вагоне? Что, сам, никак, тоже захотел?

— Нет, нечистые они, точно вам говорю. Ну их!.. — И они, чтобы развеять кошмар, вернулись к тому, от чего их отвлек покойный Жиган – снова начали раскидывать самодельные карты на подушке.

Кого ты оберегал в ту минуту, ангел мой? По-прежнему меня – или этого четвертого "бесстатейного"?.. Или твой стилет целился мне в спину?

Всю ночь мы по очереди подносили ему кипяток, и наконец к утру он произнес первые слова. Он задал вопрос, которого здесь, в Аду, не задавал никогда и никто, ибо все названия здешних мест означают примерно одно: вьюгу, лай и совсем рядом поджидающую тебя погибель.

Он спросил:

— Где я?

Я было подумал, что это произнесено в бреду, однако его следующий вопрос заставил меня вздрогнуть и понять, что это вовсе не бред. Ибо следующий вопрос был:

— Кто из вас Дидье Риве?.. — и с этими словами он снова впал в бесчувствие.

Благословенный день

Мог дать руку на отсечение, что прежде не видел его никогда. Но он ясно спросил: "Кто из вас Дидье Риве?" – откуда он мог слышать мое имя?

Над этим я ломал себе голову от утреннего темна до вечернего, пока рубил мерзлую землю кайлом.

Между тем бесстатейный незнакомец к вечеру кажется чуть-чуть пришел в себя, так что я, лишь только приволочил ноги в барак, подошел к нему и сказал:

— Дидье Риве – это я… А кто вы?.. Откуда вы про меня знаете?

— От старшего майора Ерепеньева, — проговорил он и до следующего утра снова закрыл глаза, не в силах больше говорить.

А на следующее утро… О, это было благословленное Господом утро!

…Тут опять же вынужден отвлечься. Каким образом Господь может благословить утро в Аду, быть может, спросите вы? Сделать его не таким адски жарким?

Но на Колыме вывернутый наизнанку Ад, вы возможно вспомните, — стало быть, стужу эту поумерит?

И снова ошибетесь, ибо законы этого Ада не сводятся к простым перевертышам.

Знайте же, что Господь благословляет его, когда стужа становится вовсе нестерпимой, зашкаливая за семьдесят градусов, — слыхали когда-нибудь про такие температуры? Даже металл – клянусь, ибо сам тому очевидец – может при этом рассыпаться в прах.

Благословение же Господне заключается в том, что в такие дни заключенных не выводят на работу.

Гуманность?.. Ах, как плохо вы знаете Ад! Здесь слова подобного никогда не существовало. По отношению к нам, во всяком случае. А вот по отношению к собакам…

Да, да, именно в них все дело! Говорили, какой-то дока-ученый доказал, что при морозе ниже семидесяти градусов по Цельсию здешние псы, эти рожденные в самых недрах Ада церберы, закутанные в шерсть, что не хуже медвежьей, даже эти псы при такой температуре начинают чахнуть. И уж конечно заботой только об этих церберах, а не о нашем человеческом мясе и костях, которым все равно рано или поздно лежать в здешней навсегда промерзшей земле, было вызвано это послабление.

Итак, утром сего благословенного Богом дня я кутался от холода в свой бушлат, лежа на нарах, а мои друзья Пьер и Поль спали сном праведников, и тут я взглянул на четвертого бесстатейного.

По виду ему было лет сорок–сорок пять. Лицо его было совсем белым, белым, как только что выпавший снег. Это означало, что он недавно в здешних адских краях, где от вьюг и морозов лицо уже через месяц-другой приобретает цвет не то сгнившей картошки, не то грязного кирпича. Но главное, что я увидел – это что глаза его открыты и смотрят на меня вполне осмысленно.

Я сразу подсел к нему на нары и спросил:

— Вы помните меня? Я Дидье Риве. Вы вчера что-то говорили про Ерепеньева. Он допрашивал вас?

— Да… — был тихий ответ. — Он много лет допрашивал меня по делу…

Говорил он настолько тихо, что приходилось все время напрягаться, чтобы ничего не пропустить.

Но того, что я услышал вслед за этим, я бы, наверно, не прослушал даже если бы был вовсе глух. Даже если бы при этом канонада грохотала поблизости.

— …по делу деспозинов… — проговорил он, и я чуть не подскочил на нарах.

— Деспозинов?! — шепотом воскликнул я. — Так вы знаете о них?!

— Как же мне не знать, — произнес он. — Как я могу не знать, если я сам – деспозин?..

Меня только и хватило, чтобы выдохнуть всеми застуженными легкими:

— Вы?!..

Бумажное эхо

…Хочу также напомнить Вам, что я уже далеко не молод, скоро мне стукнет семьдесят пять лет, а в этом возрасте нелегко нести такую обузу.

Если со своей миссией, касавшейся Дидье Риве я еще кое-как справлялся, то сейчас, когда вдобавок в том же бараке появился еще и природный деспозин, я, право, не знаю, что мне делать, ибо, во-первых, повторяю, стар и хвор, а во-вторых, не обладаю способностью раздваиваться.

Посему, пользуясь правом, полученным мною от Ордена, требую незамедлительно прислать ко мне в подмогу еще кого-либо из орденских братьев. Ваше мирское положение в этой стране, я знаю, достаточно высоко, чтобы Вы могли это сделать. Иначе, боюсь, моя миссия окажется под угрозой.

Торопитесь, торопитесь, таков мой Вам приказ! Право же отдавать Вам приказы, как вы знаете, получено мною от самого Магистра.

Мой дорогой, столь преданный Ордену Регуил!