Вадим Сухачевский - Загадка Отца Сонье
— В общем, — заключил товарищ комиссар, — в принципе, я вижу, вы согласны. Что ж, пожалуй вам сейчас не мешает некоторое время отдохнуть. Вас пока отведут в камеру. Может быть, и у вас появятся какие-нибудь мысли касательно предстоящей операции – со всем вниманием готов буду выслушать их. Пока будем считать, что мы определились в главном вопросе: что вы будете сотрудничать с нами, ведь так?
И снова я кивал, кивал ему, пока двое в синих гимнастерках не поволокли меня назад, в камеру через длинный, как моя жизнь, коридор.
Ах, Диди, попав в Ад, не доверяйся его прислужникам, сколь бы сладкими голосами они с тобой не говорили, ибо имя им – всем известно каково! Ты еще только вступил сюда – но ты скоро поймешь это, Диди.
Впрочем, тут есть кому научить – такие же горемыки, как ты, шестидесятилетний простак, только с бóльшим опытом пребывания в Аду и потому успевшие как следует обжечься каждый о свои головешки.
Когда впихнули в камеру, один из таких моих учителей, в миру учитель словесности, а теперь нечто вроде самого неисправимого еретика или по-здешнему "террорист-троцкист", мужчина лет тридцати с окровавленными бинтами на кистях рук и с лицом, превращенным в сплошной синяк, спросил у меня отчего-то весело:
— Сперва били почем зря и ничего толком не объясняли – верно я говорю?
Я подтвердил.
— А потом в допросную заявился добрый дяденька, — продолжал террорист-троцкист, — злого дядю выгнал, еще и отчихвостил как полагается, и начал беседовать с тобой по душам – так?
Снова мне не оставалось только кивнуть.
— И уже от одного того, что дяденька такой добренький, ты согласился со всем, что он говорил. В чем там дело, меня не волнует, без тебя хватает, о чем поволноваться, — он взглянул на свои кровавые бинты, — скажи только – я все верно говорю?
— Верно…
— И "товарищем" разрешил называть?
— Да… Но – откуда вы?..
— Откуда я знаю, что ли?!.. — Он оглядел камеру, и отовсюду послышались понимающие смешки. — Да оттуда, что я тут уже четвертый месяц и успел эти университеты пройти. Все это известная сказочка про злого и доброго следователя. Злой бьет, матерится и вовсе тебя не слушает, ему и без надобности слушать, его дело ждать своего дружка, Доброго. А другой, Добрый, не бьет и слушает. И уже за это одно ты готов распахнуть перед ним всю душу, он тебе дороже брата родного. Хотя у обоих цель одна и та же – как можно скорее намазать тебе зеленкой лоб.
— Всем нам тут вышка, — прокашлял пожилой, худой как смерть сокамерник, вражеский агитатор, а в миру профессор-востоковед.
Меня уже в который раз за короткое время поразило, сколько тут существует слов, заменяющих унылое французское "fusiller". Однако через минуту я думал совсем о другом, сейчас куда более для меня насущном. Пускай затем "вышка", пускай "в расход", пускай "лоб зеленкой" (etsetera, etsetera), думал я, — но все-таки, если завтра вызовут на допрос, насколько лучше было бы увидеть перед собой доброго товарища комиссара, а не бесноватого гражданина Ерепеньева с его резиновой плеточкой.
Вышло, однако, и не по-моему, и не по-троцкистски-террористски: ни доброго дяденьки, товарища комиссара, ни зеленки мне на лоб.
На следующий допрос меня не вызывали больше месяца, когда же наконец все-таки вызвали, передо мной сидел мрачный гражданин Ерепеньев. Правда, резиновой плетки на столе перед ним на сей раз не было. Вообще это был несколько иной Ерепеньев, менее крикливый, более задумчивый. Он встретил меня словами:
— Уж не знаю, что тебе пел Мягкотелов (как-то по самой фамилии я сразу же догадался, что речь идет о товарище комиссаре), только не повезло тебе, Риве. Врагом народа он оказался и уже неделю как поставлен к стенке. Я так думаю, слишком глубоко он хотел залезть в твое дерьмо…
Я же в тот миг подумал, что за "мое дерьмо" его покарал их зловещий Бог Материализм. И не знал я тогда, что это ангел мой, ангел-хранитель, ангел-убийца приложил к сему руку. Узнаю позже, гораздо, гораздо позже… Вот она, третья папка, десятый по счету листок!..
— В отличие от него, — продолжал между тем гражданин Ерепеньев, — я в это дерьмо лезть больше не собираюсь. — И прибавил, уже вызывая конвоира: — Так что пойдешь ты у меня, сучий потрох Риве, по этапу так далече, что и реки в тех местах не размерзают никогда.
И пошел ты, пошел, Диди, все глубже спускаться в Ад вместе со всем твоим дерьмом, со всеми твоими сучьими потрохами. Одно благо: гражданина Ерепеньева с его плеточкой ты не увидишь больше никогда.
Так закончилась для тебя, простачок Диди эта тюремная сказка – сказка о Добром и Злом гражданах-товарищах следователях.
Бумажное эхо
…напомнить Вам, что служение Ордену отнюдь не заканчивается с Вашим переходом на ответственный государственный пост в Советской России. Закончиться оно может, как Вам известно, только со смертью.
…По здешним правилам, являясь "подельником" Дидье Риве, я не имею возможности находиться с ним рядом, как того требует моя миссия.
Пользуясь тюремной связью, я установил, что делом Риве занимаются два следователя – старший майор Ерепеньев и комиссар Мягкотелов. В нашем случае особенно опасен последний, т. к. играет в "доброго следователя" и по наивности Риве может получить от него нежелательную для Ордена информацию. Добавлю, что оный Мягкотелов давно интересуется проблемой деспозинов и тем опасен вдвойне.
Посему приказываю Вам (а как старший по орденскому званию я имею на это право):
1) Используя все Ваше нынешнее влияние, добейтесь того, чтобы комиссар Мягкотелов был от дела любыми способами незамедлительно отстранен…
(Ах, не слишком ли ты милосерден стал под старость, неумолимый ангел мой? Всего лишь "отстранен"?.. Впрочем, здесь, в Аду, твое вдруг обнаружившееся милосердие ничего не изменит. Здесь умеют читать, как того требуют законы Ада, и "отстранен" будет прочтено как "устранен". Столько слов здесь читается едино: "fusiller".)
2) Все дело деспозинов взвалить на одного старшего майора Ерепеньева, поскольку он отпетый кретин и едва ли раскопает что-либо существенное.
3) Риве сохранить жизнь и отправить его по этапу, причем с таким расчетом, чтобы отныне он всегда находился рядом со мной.
РегуилЯ познаю значение слова "говньюк" и при этом – хвала моему ангелу! – остаюсь жив
В Аду, как я уже как-то говорил, не существует времени, ибо за отсутствием часов и вообще за ненадобностью, даже за робостью что-либо знать наперед, никто там не ведет его отсчета. Он страшен, этот Ад, о да! Но в нем далеко не скучно, ибо тут тебя на каждом шагу подстерегают всякого рода неожиданности. (Добавлю – куда скучнее обретаться в четырнадцатиметровом Раю, где время хоть и есть – но зачем оно тебе в твои 99? А единственная неожиданность, что тебя может ждать – это твой переход в небытие, который, право, будет не таким уж для тебя и неожиданным.)
Если говорить о неожиданностях приятного толка, то первая поджидала меня уже в тесном, вонючем (ну да к запахам Ада я успел притерпеться) вагоне на пути следования невесть куда. И – о Боже! — какая!
Первые, кого я увидел в этом вагоне, куда меня втолкнули, не забыв присопроводить ударом приклада в хребет, были мои друзья с апостольскими именами, Пьер и Поль, которых я уж и не чаял когда-либо снова увидеть.
Как мы обнимались!.. А про записку-то, признайся, Диди, все еще нет-нет да и вспоминал. И мурашки нет-нет да и пробегали по спине, когда они тебя по ней стукали… Не бойся, стилетов ни у одного из них не было. Это были ладони любящих тебя друзей…
Пока мы обнимались и наперебой рассказывали каждый свою одиссею, ваш покорный слуга не удосужился хорошенько пооглядеться по сторонам, хотя перво-наперво оглядеться – это одно из важнейших правил Ада, к которым я еще только-только начал приноравливаться.
— По какой статье держите путь, страдальцы? На какой срок? — спросил кто-то поблизости.
Мы все трое лишь пожали плечами и сразу ощутили на себе взгляды всего вагона – изредка сочувственные, а большей частью насмешливые. Срока, наверно, можно было и не знать – бессмысленное понятие для места, где все равно не существует времени, — но статью свою тут каждый уж точно знал. А мы не знали. И сразу (это чувствовалось по взглядам, устремленным с нар) превратились в полных придурков, которые не знают о себе самого главного. Право, было бы лучше забудь мы свои имена.
— Ну привет, фрайера бесстатейные, — лениво сказал какой-то здоровущий детина, привольно лежавший на самых дальних нарах. То было самое лучшее место во всем арестантском вагоне, ибо находилось рядом с тамбуром, откуда хоть и еле-еле, но просачивался свежий воздух.
