Холли Блэк - Холодный город
Открылась дверь, и двое вампиров в потертых черных джинсах и темных куртках спустились по лестнице. Один из них курил, но, заметив Тану, выбросил сигарету.
– Вставай, – сказал он.
Она засмеялась, ее смех больше походил на кашель:
– Не могу.
– Ты убила вампира, – вампир кивнул на камеру, зеленый огонек которой светился над дверью. – Люсьен видит все, что здесь происходит. И он не любит, когда на его гостей нападают.
– Ладно, – пробормотала Тана, продолжая глупо улыбаться, – но все было не так.
Вампир Люсьен с ней не согласится, но когда у тебя все болит, трудно думать о чем-то еще.
Тана знала, что, когда охранники подняли ее, нужно было кричать, умолять, отбиваться или плакать, но у нее не осталось сил. Она позволила затащить себя обратно в дом. Через дверь, которую она раньше не видела, ее доставили в небольшую шестиугольную комнату, где не было ничего, кроме книжных шкафов и небольшого дивана, на который ее швырнули.
Тана не знала, сколько времени прошло, когда в комнату наконец вошел Люсьен Моро. Теперь на нем была голубая рубашка и свободные серые брюки. Он выглядел как обычно – спокойным и расслабленным. Однако вблизи Тана почувствовала исходящий от него неприятный запах. Как от тухлого мяса. Опустившись на корточки, он взял ее за подбородок и повернул голову сначала в одну сторону, потом в другую. И улыбнулся, обнажив клыки. Она чувствовала железную силу его рук, смотрела в безразличные глаза. Как будто она была животным, и он раздумывал, как лучше ее забить и разделать.
– Ты убила вампира на моей вечеринке, – сказал Люсьен. Он покачал головой, как будто она плохо себя вела и теперь у нее проблемы.
– Как и ты, – отозвалась Тана. Она скоро умрет, и сарказмом уже ничего не испортишь. Она видела много старых фильмов и знала, что примерно так и полагается умирать. Как будто она Хамфри Богарт или Кларк Гейбл, и ей плевать, что будет дальше. Она хотела, чтобы Полина, и Перл, и даже отец, гордились ею. Если в начале шутят, конец не так страшно смотреть.
Люсьен улыбнулся уголком губ. Вероятно, ему нравилась наглость жертвы.
– Но это же моя вечеринка.
Тана представила стены фермы Лэнса, залитые кровью. Имоджин с розовыми волосами и ее застывшие глаза.
– Это твоя вина, – пробормотала она. – Это все из-за тебя.
Люсьен как-то странно посмотрел на нее:
– Мне нравится, когда вы, люди, не тратите времени на раскаяние. Но указывать на мои ошибки – это уже перебор.
– Что будет со мной? – Тана вспомнила инфицированных парней и девушек, прикованных к стенам в одной из гостиных. Возможно, она станет одной из них, и вампиры будут пить ее кровь. Или Люсьен просто убьет ее. Может быть, самой попытаться убить его? Если только она заставит себя встать на ноги…
Люсьен смотрел на нее, как будто задумался над ее вопросом. Потом взял за шею, не давай повернуть голову. Тана сделала глубокий вдох, ожидая укуса, и одновременно пытаясь нашарить в подушках дивана хоть какое-нибудь оружие.
«Вот и все. Почти все», – сказала она себе.
Пальцы Люсьена коснулись гранатового ожерелья, и выражение его лица изменилось.
– Красивая вещица… Откуда она у тебя?
Тана не колебалась с ответом:
– От Габриэля.
Глаза Люсьена слегка расширились, он посмотрел на Тану так, словно увидел ее впервые. Затем встал и вышел, захлопнув за собой дверь. Ее охватил страх, но она очень устала, ее мутило от потери крови. Она попыталась встать, но тут же опустилась на пол.
Тана вспомнила, каким видела Габриэля этой ночью – сжимая в руках изогнутые ножи, он пел свою безумную песню. Интересно, не споет ли он и ей?
Тана свернулась на ковре, погрузившись в беспокойную дрему.
Она пришла в себя, лежа на холодном каменном полу. Под голову ее подложили что-то мягкое.
– Вставай, – говорила Валентина, тряся ее за плечо. – Тана, ты должна встать!
Она попыталась открыть глаза, но веки будто склеились. Тело казалось таким тяжелым, что Тана боялась провалиться сквозь пол.
– Она потеряла слишком много крови, – произнес незнакомый женский голос, отдававшийся эхом. – Вся в крови. Вряд ли она справится с этим.
– Не думаю, что это ее кровь, – ответил мужской голос.
Тана вытянула руку и коснулась пальцами холодных стальных прутьев. Она не понимала, где находится. Пахло сыростью и камнем, как в подвале. «Открой глаза», – приказала она себе, но у нее не получилось.
– Эй, кто-нибудь! – закричала Валентина. – Ей действительно плохо! Кто-нибудь, пожалуйста!
Снова придя в себя, Тана обнаружила, что лежит на большой кровати в тускло освещенной комнате. Рука была пристегнута наручниками к медному изголовью, в вене торчала игла, подсоединенная длинной трубкой к пакету с прозрачной жидкостью, который висел на крюке для картины над прикроватным столиком. Саму картину в позолоченной раме кто-то снял и прислонил к стулу.
У Таны болело все тело.
– Когда ты в опасности, все обретает особую ясность, не правда ли? – тихо сказал Габриэль тоном, который заставил ее вздрогнуть. Он сидел в кресле рядом с туалетным столиком. Его лицо скрывалось в тени. – Лишнее как будто исчезает. Опасность становится страшным наркотиком, но мне нравится эта ясность. А тебе?
Они были знакомы всего неделю, и бо2льшая часть того, что Тана о нем знала, казалась чудовищной, но, увидев его, она вздохнула с облегчением и расслабилась. Она знала, что не должна так себя чувствовать, ведь он был монстром, но сейчас ей очень хотелось иметь знакомого монстра.
– Что со мной? – наконец спросила она, встряхнув рукой и указав на трубку.
Неужели голос Валентины ей померещился?
– Ах, если бы в твои вены лились воды Леты[14], – Габриэль наклонился вперед и тусклый свет, проникавший сквозь цветное стекло, упал на его губы и ресницы. Вампир выглядел одновременно и молодым, и старым. Он слегка улыбнулся. – Но, увы, ты всего лишь потеряла много крови, и тебе вводят физраствор.
– Вроде того, который люди с контактными линзами закапывают в глаза? – спросила она и тут же поняла, что вряд ли он знает, о чем речь.
Габриэль поднял ее сумочку, которая лежала рядом с кроватью, и слегка потряс:
– На случай, если ты беспокоилась… Все на месте.
Она кивнула:
– Спасибо. Хотя, судя по всему, вряд ли я смогу воспользоваться меткой.
– Надо было позволить мне съесть ее. Там, на парковке, – Габриэль поднял брови.
Это рассмешило Тану. Особенно его тон, в котором было ожидание, что она поймет и саму шутку, и то, что он шутит. Ей было бы проще смириться с тем, что ей легко и приятно в его обществе, если бы он сам хоть немного чувствовал то же самое.
– Все не так плохо, – сказал Габриэль, подошел и сел на край кровати. Он посмотрел на свою руку, лежащую поверх одеяла, и его лицо стало серьезным. – Ты моложе, чем был я, когда обратился, и гораздо лучше умеешь приспосабливаться. Ты будешь очень хороша.
Какое-то время Тана пыталась понять его слова, а потом догадалась: ему известно, что она инфицирована. Люсьен видел ее схватку с Полночью, а значит, и Габриэль тоже. И он не мог не заметить следов укуса у нее на шее.
– Я не собираюсь становиться вампиром, – она сказала это с уверенностью, которой у нее не было.
Тана вспомнила, как мать выла в подвале, просила крови, готовая вонзить зубы в руку собственной дочери. Вспомнила, как Эйдан бросился на нее в доме у Лэнса, когда она освободила его от кляпа. А что сама она будет делать, когда инфекция проникнет глубоко в мозг и не останется ничего, кроме жажды крови и готовности пойти на что угодно, лишь бы ее получить? Когда Холод окончательно поглотит ее и пропитает насквозь, она будет кричать, умолять, угрожать, чтобы ей дали крови.
Глаза начали наполняться слезами, и ей пришлось моргнуть, чтобы они отступили.
– Тана… – беспомощно сказал Габриэль.
– Чье ожерелье ты мне дал? – спросила она, вытирая глаза свободной рукой. – Люсьен его узнал.
– Когда-то оно принадлежало моей сестре, – ответил он тихо, и Тана подумала, что, наверное, это не вся правда. Потом он улыбнулся. – Но Катя давно умерла, так что мне незачем его хранить, ведь я его почти не ношу.
– Почти не носишь? – сказала Тана. – Готова поспорить, гранаты тебе идут.
Он рассеянно улыбнулся, погрузившись в мысли о прошлом. О чем бы он ни думал, воспоминания смягчили его черты, и теперь его лицо выглядело совсем юным.
– Ожерелье было на ней в Париже в тот день, когда она познакомилась с Люсьеном и Элизабет в салоне одной оперной дивы на Монпарнасе. Пришлось притворяться, что мы пьем шампанское. Думаю, Люсьен узнал ожерелье потому, что весь вечер пялился на шею моей сестры.
То, с какой искренней теплотой и непринужденностью он произнес это, заставило Тану поверить, что Люсьен, а возможно, и Элизабет, действительно когда-то были его друзьями. Тана задумалась: что они чувствовали, видя перед собой простирающуюся вечность – бесконечную череду ночей? Наверное, ощущали себя могущественными ангелами, глядящими на мир сверху и решающими, кому жить, а кому умереть. Ей нравилось думать об этом, несмотря на то что тело было измучено усталостью.
