Огита Ансэй - Пионовый фонарь: Японская фантастическая проза
— Так деньги нашлись, — радостно вскричал Коскэ. — Значит, я больше не вор? Меня больше не подозревают?
— Да, — сказал Иидзима. — Тебя никто не подозревает. Я совершил оплошность.
— Благодарю вас, господин! Я всегда был готов умереть от вашей руки, но каково идти на смерть с мыслью о том, что вы считаете меня вором! А теперь я чист от подозрений! Казните же меня!
— Я поступил опрометчиво, — возразил Иидзима. — И хорошо еще, что ты мой вассал. Будь на твоем месте кто-нибудь из моих друзей, мне пришлось бы вспороть себе живот… Даже этого, может быть, оказалось бы мало. Мне стыдно, что я так глупо обвинил своего верного вассала. — Иидзима низко склонился перед Коскэ, уперев руки в половицы. — Прошу твоего прощения.
— Не надо, господин, — проговорил Коскэ. — Я не заслуживаю этого… Какая радость, правда, Гэнскэ?
— Еще бы! — сказал Гэнскэ.
— Гэнскэ, — торжественно сказал Иидзима. — Ты же подозревал Коскэ и даже бил его! Проси у него, прощения!
— Конечно, — с готовностью сказал Гэнскэ. — Прости и меня, Коскэ, прошу тебя…
— И ты тоже хоть чуть-чуть, а подозревала Коскэ, не так ли, Такэ?
— Не то чтобы подозревала, — сказала О-Такэ, — а просто думала, что непохоже это на нашего Коскэ… Самую малость подозревала.
— Вот и проси прощения. И ты тоже, Кими!
Служанки извинились перед Коскэ и поздравили его. Тогда Иидзима повернулся к О-Куни.
— Слушай, Куни, — строго сказал он, — Ты подозревала Коскэ сильнее всех. Ты пинала его и била. Проси у него прощения… Что же ты? Даже я извинялся, кланяясь ему до земли! Тебе же надлежит извиниться еще более учтиво!
О-Куни была вне себя от разочарования и злости. Ее замысел снова сорвался. Мало того что нашлись деньги, ее еще заставляют просить извинения у этого Коскэ! Обида была нестерпимой, однако делать было нечего.
— Прости, пожалуйста, Коскэ, — пробормотала она. — Я очень виновата перед тобой…
— Это все пустяки, — сказал, усмехаясь, Коскэ. — Деньги нашлись, и хорошо. Я-то думал рассказать кое-что господину перед смертью…
Иидзима поспешно перебил его:
— Не надо, Коскэ, ничего не рассказывай. Молчи, если любишь меня.
— Не буду, извините, господин, — сказал Коскэ. — Но вот какое дело. Если деньги нашлись, то как попал в мои вещи кошелек?
— Как! — воскликнул Иидзима. — Разве ты не помнишь? Ты как-то сказал, что тебе хотелось бы иметь какой-нибудь старый кошелек. Я тогда и подарил тебе этот…
— Да не говорил я…
— Ты сказал, что тебе нужен кошелек!
— Да на что мне, дзоритори, шелковый кошелек?
— У тебя скверная память, друг мой.
— У вас память еще хуже моей! Вы забыли даже, куда перепрятали сотню золотых…
— Это тоже справедливо. Одним словом, все кончилось хорошо, и пусть всех угостят чашкой гречневой лапши.
Иидзима не сомневался в верности Коскэ. Деньги действительно пропали, но он знал, что Коскэ не мог их украсть, и показал О-Куни другой сверток с золотом. Дело было таким образом улажено, и если Иидзима любил Коскэ, то Коскэ готов был пойти на смерть за господина в любой момент. Кончился месяц, наступило третье августа. Завтра господин свободен от службы и хочет отправиться с Гэндзиро ловить рыбу на Накагаву… Сегодня ночью Гэндзиро, разумеется, опять заберется к О-Куни. Коскэ был уже сам не свой от беспокойства. «Если мне не удастся уговорить господина отказаться от рыбной ловли, — думал он, — я подстерегу этого мерзавца Гэндзиро в коридоре у лестницы на второй этаж. Коридора ему не миновать, поскольку О-Куни спит на втором этаже. Я заколю его, затем кинусь наверх и прикончу О-Куни и там же, не сходя с места, вспорю себе живот. Тогда, конечно, не будет ни шума, ни огласки…» Так Коскэ хотел отблагодарить своего господина за все благодеяния, но прежде следовало попытаться отговорить его от завтрашней рыбной ловли.
— Господин, — сказал Коскэ, — вы все-таки собираетесь завтра на Накагаву?
— Да, — ответил Иидзима.
— Покорно прошу простить меня за настойчивость, но я опять беру на себя смелость просить вас отказаться от этого намерения. Ведь мы только что похоронили барышню…
— Слушай, Коскэ, — сказал Иидзима. — Я очень люблю рыбную ловлю, а других удовольствий у меня в жизни нет. Почему я должен отказываться от этого? Ты знаешь, как я устаю на службе.
— Нельзя вам развлекаться возле воды, — убеждал Коскэ. — Ведь вы не умеете плавать… Ну ладно, раз уж вы так твердо решили, позвольте мне завтра сопровождать вас. Возьмите меня с собой…
— Да ты же рыбную ловлю терпеть не можешь! Никуда я тебя с собой не возьму. И что за склонность портить мне удовольствие! Отстань от меня, пожалуйста.
— Тогда придется со всем сегодня покончить, — пробормотал Коскэ. — Благодарю вас за ваши милости, господин мой.
— Что-что?
— Простите, это я о своем… Я вот что хотел сказать вам, господин. С первого же дня, когда я пришел к вам, вы отличали меня своей благосклонностью на зависть всем другим, и этого я не забуду после смерти. Когда я умру, я стану призраком и буду охранять вас от всяких бед… И вот еще что. Прошу вас, кушайте поменьше водки. Без водки вы почти глаз не смыкаете, а когда выпьете, спите как убитый. Оно конечно, водка помогает рассеяться, поэтому кушайте понемногу на здоровье, но не напивайтесь допьяна, ведь как бы хорошо ни владели вы мечом, злодей вас в таком состоянии возьмет голыми руками… Вот о чем беспокоюсь я больше всего!
— Не смей говорить мне таких вещей, — сердито сказал Иидзима. — Поди прочь.
Коскэ поднялся и пошел из покоев, но при мысли о том, что он видел сейчас господина в последний раз, он остановился, не в силах уйти, и снова взглянул на Иидзиму. Глаза его были полны слез. Иидзиме это показалось странным. Он скрестил руки на груди и на некоторое время задумался, склонив голову. А Коскэ направился в прихожую, взял пику, висевшую над входом, и осмотрел ее, снявши чехол. Наконечник пики был весь красный от ржавчины. Коскэ спустился в сад, принес точило и принялся затачивать наконечник. За этим занятием его застал Иидзима.
— Что это, Коскэ? — с любопытством осведомился он. — Что ты делаешь?
— Это пика, — сказал Коскэ смущенно.
— Я спрашиваю: зачем ты точишь ее?
— Да уж слишком она ржавая. Даже в наше спокойное время в дом могут ворваться какие-нибудь бандиты, так разве такой пикой с ними управишься?.. Вот я и решил привести ее в порядок, благо мне сейчас все равно делать нечего.
Иидзима усмехнулся.
— На что же ты годишься, — если не можешь проткнуть человека ржавой пикой? Если у тебя рука мастера, ты самой ржавой, самой тупой пикой пробьешь железную доску толщиной в палец… Так стоит ли точить? Тем более что ненавистного тебе человека лучше всего убивать именно ржавой пикой. Ему больнее, а тебе приятнее…
— Ваша правда! — проговорил Коскэ, пошел и повесил пику на место, а Иидзима вернулся в свои покои.
Вечером явился Гэндзиро, и было устроено пиршество. О-Куни распевала нагаута,[135] подыгрывая себе на сямисэне не то «Весенний дождик», не то еще что-то. Сидели до часа Крысы, по-нынешнему до полуночи, а затем отошли ко сну. Постель для Гэндзиро устроили в гостиной, завесив сеткой от комаров, что же касается О-Куни, то она поднялась в спальню на втором этаже. Когда в доме ночевали гости, она всегда ложилась на втором этаже, так было удобно для Гэндзиро, если бы ему вздумалось забраться к ней. Потянулись ночные часы, в доме все стихло. Коскэ, обмотав лицо полотенцем до самых глаз, затянутый плоским оби по синему переднику, с пикой под мышкой, тихонько выбрался во двор, раздвинул в двух местах щиты коридора, спрятался в клумбе и, засунув пику под полу, стал ждать. Колокол пробил четвертую стражу. Это был колокол на Мэдзиро, он всегда бил немного раньше времени. С шорохом раздвинулись сёдзи, и кто-то в ночном кимоно, осторожно ступая, появился в коридоре. Коскэ вгляделся, вытянув шею. «Гэндзиро, конечно», — подумал он. В коридоре было темно, лишь слабый свет ночника падал на сёдзи, и различить черты лица человека было невозможно. Но человек этот крался к лестнице на второй этаж, и Коскэ больше не сомневался. Он пропустил его мимо себя и молча, изо всех сил ударил пикой через щель между щитами, целя в бок. Удар пришелся точно. Человек пошатнулся, ухватился правой рукой за древко и, выдернув наконечник из своего тела, отпихнул пику. Толчок опрокинул Коскэ на спину. Не выпуская из руки окровавленное древко, человек, шатаясь и спотыкаясь, спустился во двор и сел на каменную ступеньку.
— Коскэ, — хрипло сказал он, — выходи в сад, Коскэ…
Услышав этот голос, Коскэ ахнул. Перед ним был не Гэндзиро. Он проткнул бок своему господину и благодетелю. Он был так ошеломлен этим, что не мог даже плакать, голова его шла кругом, он только заикался и вскрикивал.
