Кукла в чужих руках - Алексеева Наталия
— Ты никак плакать собралась? А? Сейлор Мун? Сейчас заплачешь!
Щеки тут же предательски загорелись, в носу защипало. Я захлопала ресницами, не зная, что ответить на ее выпад.
— Мууу, как коровка мычит! Сейлор Мууууу! На тебя все смотрят! Опозорилась!
Шмыгнув носом, я поскорее уселась на свое место и старалась ни на кого не смотреть. Но мне казалось, что все на меня пялятся! И видят, как я украдкой вытираю мокрые щеки.
Вот когда она впервые протянула свое «Сейлор Му», которым изводила меня все последние годы!
Память услужливо подкидывала все новые и новые эпизоды унижений, пока вместо морозных узоров перед глазами не поплыло видео, где я в клубе убегала от черной девушки. Но видела эту ужасную потустороннюю фигуру только я, зрители же потешались над растрепанной мечущейся по залу девчонкой, которая в конце концов рухнула с барной стойки на пол.
Все обидные воспоминания говорили в пользу того, что нужно всучить Кантарии проклятые серьги. Я представляла, как она заберет их в обмен на обещание удалить позорный ролик. Пусть Машка решит, что я откупаюсь от нее! Как только она наденет украшение, черная девушка исподволь проникнет в ее душу, поработит волю, и однажды… Тут я прекращала свои кровожадные фантазии, потому что не хотела представлять, что случится дальше. Но знала, что финал будет ужасным!
Троллейбус остановился, и я отправилась во дворы. Я знала, в каком доме живет Машка, но не знала номер ее квартиры, и, остановившись возле подъезда, задумалась. Потом собралась набрать номер первой попавшейся квартиры и представиться Машей, забывшей ключи, но тут дверь раскрылась. Из парадной вышел мужчина. Высокий, с непокрытой головой и темными волосами. Он был одет в пальто, с виду дорогое, в руках держал ключи от машины. Аромат от него исходил сногсшибательный, как от элитного парфюмерного бутика: респектабельный и небюджетный. Мужчина поздоровался и вежливо придержал дверь.
— Простите, — я кокетливо захлопала ресницами, — вы не знаете, на каком этаже живет Маша Кантария? Мы договорились встретиться, а я номер квартиры забыла. Извините.
Потупив глаза, я скромно улыбнулась.
— В сорок четвертой. Рад, что у моей дочери такие вежливые подруги!
В ответ на мой изумленный вид мужчина весело рассмеялся, сверкнув идеально белыми зубами.
— Проходите, милая! С наступающим!
И пружинящим шагом направился к выходу со двора. Я закатила глаза, состроила вслед ему рожу и шмыгнула в подъезд.
В этом доме, как и в нашем, лифта не оказалось. Однако парадная разительно отличалась — тут были отремонтированные перила, свежевыкрашенные стены и цветы на подоконниках. Никакой тебе облупленной штукатурки и запаха сырости.
Я медленно поднималась по высоким ступеням и мысленно перебирала события своей жизни, пытаясь понять, за что Машка меня ненавидит. Так и не найдя ответа, позвонила в дверь.
Ее маму я узнала сразу, она почти не изменилась. Она сказала: «Проходи», а потом крикнула в сторону комнат:
— Маша, к тебе подруга!
Не успела я разуться, как Машка нарисовалась в коридоре. На ней было домашнее платье, и я, проклиная себя, восхитилась, как она замечательно выглядит — будто только что снималась на обложку модного журнала.
— Тебе чего, Сей… Соня? — поправилась она, покосившись на мать.
Потом молча указала на дверь своей комнаты. Я так же молча прошла.
— Чего тебе? — повторила она, едва мы оказались наедине.
Я огляделась. Все полки в стенном шкафу от пола до потолка были заставлены книгами, кубками, наградами и завешаны грамотами. И все с ее фамилией.
— Ты выложила тот мерзкий ролик в сеть!
— Докажи, Сейлор Му! А если пришла родителям жаловаться, то обломись. Тогда я твоим тоже кое-что расскажу, и мало не покажется!
В потной ладони я сжимала треклятые сережки и чувствовала, как они жгут мне кожу. Это не было преувеличением — всегда холодные, сейчас они почему-то начали нагреваться. Уже через минуту мне стало казаться, что я стискиваю в кулаке осу. Я поспешно вытащила руку из кармана.
— Скажи, Маша, почему ты перестала ходить в изостудию?
Мне требовалось время, чтобы собраться с духом и отдать ей единственную в моей жизни драгоценность.
— Ты пришла, чтобы спросить, почему я прекратила ходить в студию?! Ты больная?! — Кантария расхохоталась, показав мне белоснежные, совсем как у отца, зубы, и в притворном изнеможении плюхнулась в кресло возле окна. — Почему я бросила заниматься бесполезным, никчемным занятием хренову тучу лет назад?!
— А ведь мы с тобой могли бы дружить, — задумчиво сказала я.
— Очень сомневаюсь! Ты такая жалкая!
— За что ты меня так ненавидишь?
— Ты бесишь меня, Сейлор Му! Ты — грязное пятно на идеальном платье! Тебя не должно быть рядом со мной!
Но я смотрела мимо нее — на книжные полки. Там, за стеклом, в самом углу ютился рисунок. Неумелый, сделанный, как выразилась Кантария, «хренову тучу лет назад», задавленный всеми этими грамотами, похвальными листами, и уже не такой яркий, как раньше. Остромордая рыжая лисица бежала по зеленой траве. И я поняла!
— Ты завидуешь мне, Маша.
— Размечталась! — Она презрительно скривилась. — Чему завидовать? Грязным ногтям, немытым волосам или убогим шмоткам?
— Маша, удали видео с Ютуба. Пожалуйста.
— Не понимаю, о чем ты говоришь! — Она состроила невинное лицо.
Тогда я поняла, что разговорами ничего не добьюсь. Все накопившиеся обиды вспомнились разом, и я шагнула вперед. И вдруг на ее лице отразился испуг! Она меня боялась! Боялась, что я ее ударю, причиню ей физическую боль. Но разве могла боль физическая сравниться с той, которую испытала я? Эта гадкая девчонка заслуживала большего, чем короткий удар под дых. Долгое время она изводила меня своими насмешками, измывалась. Она заслуживала мести!
— Удали, пожалуйста, — упрямо повторила я.
— Иди отсюда, Сейлор Му.
— Я не за просто так прошу. У меня кое-что есть.
— Откупиться хочешь?! Нищим платить нечем!
— Мне — есть!
— Ну давай рассмеши мои тапочки!
Я опустила руку в карман и нащупала серьги. Они ткнулись в ладонь ледяным уколом. И опять я почувствовала странное оцепенение — черная девушка не хотела меня отпускать. Но если отдать серьги Кантарии, то я навсегда избавлюсь от обеих!
Я сжимала серьги и не чувствовала привычной прохлады. Вместо этого они нагревались, становились горячее и яростнее. Мысленно я уже видела, как, превозмогая сопротивление, протягиваю серьги Маше, и она забирает их. Она возьмет — я не сомневалась, — в них была заключена такая притягательность, что никто бы не устоял!
Вытащив из кармана, я медленно протянула зажатые в кулаке серьги. Вдруг в дверь постучали, и я, словно застигнутая воровка, отдернула руку. В комнату заглянула Машина мама.
— Девочки, пойдемте чай пить! Маша, познакомишь меня с подругой? Мне кажется, я тебя у нас не видела, — обратилась она ко мне.
Я сглотнула подступивший комок и покачала головой.
— Соня уже уходит.
— Почему так скоро? Уроки делать не надо — каникулы! И скоро Новый год! — засмеялась Машина мама.
Она улыбалась, и в уголках глаз, таких же, как у Кантарии — влажных и блестящих, — собирались мелкие морщинки. Она была и похожа, и не похожа на свою дочь.
Когда она приходила за Машей в школу или в художественную студию, то в ее сумке всегда находились какие-нибудь вкусности вроде домашнего печенья, которое доставалось не только дочери, но и ее приятельницам, из числа которых я так быстро выпала.
Я представила, как красивые черты лица, так похожие на Машины, искажаются болью и горем. Она перестанет улыбаться, а в глазах поселится вечная скорбь. И все из-за меня.
— Я ухожу. Спешу. Простите, — пролепетала я под насмешливым взглядом Кантарии и, торопливо одевшись в просторной прихожей, вылетела вон.
Глава 25. Новый год
Новогодние праздники, которые мы отмечали вместе с папой, я помню плохо. Эти детские воспоминания стерлись и остались только ощущения: ожидание чуда, суетливые приготовления взрослых, запах майонеза в салате, мандаринов на столе и елки на балконе. Я вставала на цыпочки и заглядывала в окно балконной двери, а елка упиралась темно-зелеными ветвями в стекло, и через прозрачную холодную преграду я прикасалась к ней ладонью.
