Елена Вернер - Верни мои крылья!
Запирая дверь своего кабинета перед уходом, Липатова даже наградила ее дружелюбным кивком. Этим вечером худрук снова покидала театр без мужа, ушедшего сразу после дневной репетиции.
– До завтра, Лариса Юрьевна.
– Слышала, все прошло хорошо.
– Они молодцы, – отозвалась Ника с готовностью.
– Может, сделаем еще парочку пластических вставок? Теперь в моде такие решения…
Невероятно. Липатова советуется с ней и говорит «сделаем», явно принимая Нику в свой закрытый клуб.
– Надо прикинуть, как будет смотреться целиком, – ответила девушка серьезно.
– Завтра пройдем отдельные сцены, а послезавтра можно прогнать все вместе. Тогда и решим.
Кивнув с достаточным энтузиазмом, Ника распрощалась с режиссером и свернула в боковой коридор, уводящий к дальней гримерке и реквизиторской. Самый конец коридорной кишки был заставлен старой мебелью, пострадавшей во время потопа и еще ждавшей высочайшего решения Липатовой: остаться в театре или отправиться на помойку. На вытертом сиденье диванчика лежала оставленная впопыхах греческая маска для нового спектакля. Ника взяла ее в руки. Гипс был на ощупь почти теплый, как будто еще помнил человеческое тело. Гротескный, растянутый в гримасе ужаса рот, крупные страшные черты, багровый цвет – все это было призвано производить отталкивающее впечатление. Тем сильнее был эффект, когда в одной из сцен эту маску примеряла на себя неотразимая Елена Троянская. «Маска не только прячет человека. Сам ее выбор уже обнажает его сущность….» – подумала Ника и внезапно приложила ее к своему лицу. Там, где маска прилегла плотно, лоб и щеки почувствовали шероховатость. Закрепив завязки под волосами, Ника двинулась по коридору к маленькому зеркалу, висящему прямо напротив выхода из гримерки, чтобы выбегающий из нее в спешке актер успел заметить, если с его обликом что-то не так.
Дверь внезапно открылась, выпуская в сумрачный коридор полосу света – и Кирилла. Ника видела, как изменилось выражение его лица при виде ее, через оторопь к веселому изумлению.
– Маска, я тебя знаю! – И, прежде чем она успела что-либо сообразить, он уже прижал ее одной рукой к себе. Ника ощутила силу его тела, неожиданно сокрушительную. Она представляла его нежным, но от нежности здесь не было ничего. На ощупь он весь оказался твердым и очень горячим, словно обтянутый человеческой кожей раскаленный металл. Обвитая вокруг ее талии рука держала крепче каната, и Ника поняла, как безнадежно слаба перед этим человеком: даже ноги подкашиваются. Соприкасаясь с его бедром и плечом, она думала только о том, как хорошо, что он не прижимается к ней целиком. Этого она не вынесла бы.
Объятия длились всего мгновение, пока Кирилл не осознал свою ошибку. Хватка ослабла, и, отступив на шаг, Ника почувствовала легкое… разочарование?
– Простите, я, кажется, обознался, – озадаченно проговорил Кирилл. И оглядел ее с ног до головы беззастенчиво. Она почувствовала язык пламени, облизавший ее. Как назло, пальцы плохо слушались ее, и завязки под волосами, затянувшиеся узлом, никак не хотели распутываться.
– Ника. Это ты.
– Да.
– Прости, я думал, Римма. Это ведь ее маска, вот и… – видя Никины отчаянные попытки содрать маску, не развязывая, он невозмутимо предложил: – Можно тебе помочь?
Чуть не всхлипнув от обрушившихся чувств, Ника повернулась к нему спиной. Кирилл шагнул ближе, и она испугалась, что грохот ее сердца слишком заметен в этой тесноте. Когда пространство между ними сжалось до минимума, плечи опалил жар, волной идущий от Кирилла. Его руки скользнули по ее шее, ненароком тронув заправленный за ухо завиток, подняли всю тяжелую массу волос, и, ощутив его дыхание на своей коже, Ника оказалась не в силах скрыть мурашечную дрожь. Крохотные волоски на шее, руках и спине напряглись и замерли, не то в мольбе, не то в ожидании. Ей хотелось сказать что-нибудь ненавязчивое, остроумное, но в голову ничего не шло. Кирилл продолжал держать ее волосы на весу. «Чего он хочет?» – не сообразила девушка.
– Можешь вот так приподнять? А то одной рукой неудобно.
– Да, конечно! – спохватилась она и зажмурилась от досады. Глаза мучительно жгло.
Пальцы Кирилла ловко справились с задачей и освободили Нику от маски. Она несмело обернулась и увидела в полутьме улыбку.
– Вот и все.
– Да, все… – согласилась она. И только теперь, когда он оказался на безопасном расстоянии, Ника почувствовала запах. Непривычный тепло-ледяной запах ментола и камфары, Кирилл был весь пропитан им. Вот почему такая резь в глазах. Удивительно, как Ника не ощутила раньше, пока Кирилл стоял вплотную к ней и запах, верно, был сильнее. Впрочем, она ощущала слишком много, когда находилась с ним, ее органы чувств путали показания и сходили с ума.
Кирилл неуверенно переступил с ноги на ногу, и лицо его стало непроницаемым и отстраненным, точь-в-точь как во время перерыва, будто упал глухой занавес. Нике сделалось неуютно. В этот момент в освещенном конце коридора появилась Римма, подбоченилась:
– Вот ты где. А я тебя ищу-ищу! Уже заждалась.
– Я нашел твою маску, – объявил Кирилл, не сходя с места, но помахав до сих пор зажатой в руке вещицей. И уже не смотрел на Нику. Но, расходясь в узком коридоре с Риммой, она получила в награду ревнивый черный взгляд.
Перед закрытием театр полнился тишиной. Обходя его довольно поспешно, не вписывающаяся в эту тишь, все еще слишком для нее взволнованная, хотя Кирилл и Римма давно уехали, Ника лишь случайно заметила в углу фойе что-то бесформенное. И ахнула. Час от часу не легче: прямо на ковре лежал Борис Стародумов. В расстегнутом пальто, с разметавшимся по полу шарфом, почти удушившим своего хозяина. Ковровую дорожку только что перестелили, и яркие цвета лишь подчеркивали бледность лица и неестественную красноту щек актера. Его глаза были закрыты. Ника кинулась к нему и принялась тормошить.
– Борис! Борис, вам плохо?
Стародумов вяло махнул рукой, словно отгоняя назойливую муху, и поудобнее пристроил под головой шуршащий обертками цветочный букет – на манер подушки. Теперь Ника учуяла сильный спиртной дух, шедший прямо из приоткрытого рта актера. И растерянно села рядом. Что ж, по крайней мере, врачи не понадобятся.
– Борис! – скорее всего, от беспомощности голос ее приобрел жесткость.
Стародумов разлепил глаза. Было заметно, что ему сложно сфокусироваться.
– О, Ника…
– Да, Ника. А вы лежите на ковре в фойе театра.
– Правда, что ль? – глупо ухмыльнулся он и привстал на локтях. – Ну и дела, да?
– Вам надо домой.
– А Лариска где?
– Лариса Юрьевна уже ушла.
В ответ он тихо засмеялся. Ника совершенно не умела обращаться с пьяными людьми и колебалась, не уверенная, стоит ли проявить твердость или, наоборот, начать уговаривать. Отсмеявшись, Стародумов помрачнел и принялся обрывать лепестки с белых хризантем, сперва по одному, а потом горстью, рассыпая вокруг себя белые нежные иголки. Наконец, он отшвырнул букет, и тот, описав невысокую дугу, шмякнулся ровно по центру фойе.
– Неблагодарные людишки, – заключил Стародумов. – Я все для них, а они твари.
Ника попыталась взять его под руки, чтобы поднять, но актер оказался очень тяжелым, да еще и ерзал, дурашливо посмеиваясь.
– Ты хорошая. Поэтому я тебя люблю.
– Я вас тоже. Давайте встанем?
– А! Очередная бабская блажь. Встань, иди, сиди, молчи. Надоело! Я актер, понимаешь ты это? Мне нельзя указывать!
В другое время Ника непременно поспорила бы с этим утверждением, сказав, что актеры – рабочий материал и исполнители режиссерского замысла. Но сейчас это было бессмысленно.
– Мне нельзя указывать… Мы и сами с усами… С усами, – он потрогал щетинистый подбородок. – Нет усов. Ладно. Все равно. Ты помнишь, как все было когда-то, а, помнишь? Они меня на руках носили. Верещали у подъезда, так что оглохнуть можно. И не пройти. Приходилось в окно вылезать. Ох, и докучали они мне… Автографы, интервью, творческие вечера… А теперь? Неблагодарные твари. Забыли… Хоть бы их совсем не стало, всех, всех до единого…
– И что бы вы делали без зрителей? – не удержалась Ника от тихого вопроса.
– Я-то? О, я бы играл! Ты что, думаешь, все ради людей? Все ради меня. Мои истории, мои реплики, моя сцена. Я… А Лариска сво-олочь… Наобещала с три короба. Говорила, я у нее снова стану… Что она добудет… все это… для меня. Она обещала мне, понимаешь ты это?! Обещала! И обманула. Она всегда обманывает… Всегда. Такая уж уродилась, проныра. А остальным наплевать, все заняты только собой. Все одно и то же.
Ника была не в состоянии поддерживать сейчас философскую беседу. Она решительно распахнула полы его пальто, не обращая внимания на пьяненькую ухмылочку и масляные глаза в красных прожилках.
