Как стать богом (СИ) - Востриков Михаил
— Ну и ну, — говорит она и опускается на ближайший стул.
Андрей произносит с недурным французским прононсом:
— Monsieur Christoforoff va s’animaliser.
Кто понял — молчит, кто не понял — тем более. А Вельзевул осведомляется деловито:
— Уложили?
— Там с ним Матвей… — отвечает Маришка невпопад, — Ребята, он так долго не протянет, надо что-то делать, честное слово. Богдан, ты не хочешь им заняться?
— Нет, — говорит Богдан так резко, что все сразу же замокают и теперь смотрят на него. Даже Тенгиз. Даже опекуемый Вова.
— Извини меня, конечно, но почему? — спрашивает Маришка беспомощно, — Это же сейчас — совершенно очевидно — твой клиент.
— Я предпочел бы не давать объяснений, — говорит Богдан таким тоном, что разговор прекращается.
— Что ты выяснил? — спрашивает Тенгиз, переведя тяжелый взор свой на Страхоборца, — Ты узнал что-нибудь?
— Да. Я узнал, что Аятолла — замечательная личность, и что у него есть два слабых места.
— Целых два? — говорит Юра-Полиграф, — Да он у нас просто слабак!
— Первое — он любит жену. Второе — он любит сына.
— О боже! — говорит Маришка нервно.
— Сын маленький? — осведомляется Юра.
— Да. Десять лет.
Некоторое время все молчат, уткнувшись в тарелки, и только Маришка оглядывает всех по очереди, постепенно закипая.
— Это, не для нас, — говорит она решительно.
— Но он-то этого не знает, — возражает Страхоборец.
— И думать на эту тему не хочу, — говорит Мариша, — И вам не разрешу. Забудьте. Прямо сейчас.
— «Гордость составляет отличительную черту ее физиономии», — произносит Юра-Полиграф, безусловно кого-то цитируя.
— Хорошо, хорошо, — говорит ему Мариша нетерпеливо, — Но я на эту тему даже разговаривать не желаю.
— Ну, вот что, золотко мое, — говорит Тенгиз, глядя ей в лицо, — Либо мы тут будем обливаться соплями, блин…
— Да, мы будем обливаться соплями! И всё! Нет темы для разговора!
— Ты скажи это Димке… — мрачно предлагает Тенгиз, отводя, впрочем, глаза.
— Скажу, не беспокойся. И он со мной согласится. Со мной, а не с тобой.
«Ну, это, положим, дело темное и отнюдь не очевидное, — думает Богдан, но в дискуссию ни с кем не вступает, а только спрашивает Тенгиза, — Подобраться к нему вплотную можно?»
— Можно, — говорит Тенгиз.
— Так за чем же дело стало?
Тенгиз не отвечает, как бы находясь в затруднении. Все смотрят на него и ждут.
— Слишком уж легко к нему подобраться, — говорит наконец Тенгиз медленно, — Мне это не понравилось.
— То есть?
— Я прошел к нему в офис свободно, блин, как в собственный сортир. Гада не оказалось на месте, но все равно — легкость эта… эта вседозволенность… там же охраны должно быть, как в Кремле. Тут что-то явно не так, блин. Так не бывает. Мне показалось, что это западня. Капкан для дураков.
СЮЖЕТ 22/4
Появляется Матвей, запыхавшийся, но веселый.
— Слава тебе, Господи, — говорит он, — Задрыхнул наконец. Ну, что вы тут без меня решили?
— У него есть еще одна слабость, — говорит Страхоборец, уклоняясь от ответа на вопрос, — Он страдает арахнофобией.
— Это еще что за зверь такой? — осведомляется Юра.
— Он боится пауков, жуков, мокриц и все такое прочее.
— О! Это интересно! — оживляется Вельзевул, — И сильно боится?
— Было сказано: до смерти. Как ребенок.
— Отдайте его мне! — говорит Вельзевул радостно, — Где он живет? Адрес?
— Он живет в Царском Доме. Тебя туда не пустят.
— Ничего! Тенгиз проведет.
— Хрена, — говорит Тенгиз, — Царский Дом, знаешь, — там все на автоматике…
— Ну, нет, и не надо, — легко соглашается Костя, — Чего мне там у него в квартире делать, в конце-то концов? И так прекрасно обойдусь.
Все смотрят на него с ожиданием, а он сияет и радуется, даже на стуле подскакивает от удовольствия — он уже понял решение, Дуремар заполошный, да и не так уж трудно сообразить, что именно он задумывает, только выглядит этот его замысел дураковато и несерьезно на фоне сложившихся обстоятельств — инфантильно и легкомысленно, как и все Вельзевуловы замыслы.
Потом он вдруг перестаёт сиять, морщится, отчаянно чихает в торопливо сложенные ладони и тотчас же, под грозным взглядом Маришки, лезет в карман за марлевой повязкой.
— Накаркал ты мне, Вова, — гнусаво говорит он, укоризненно моргая слезящимися глазами, — Опекуемый хренов, куда только твой опекун смотрит…
Богдан говорит:
— Опекун все-таки хотел бы окончательно понять, о чем здесь у нас идет речь. Мы же знаем Димку сто лет. Он же выдумщик, артист, почему я должен ему верить?
— Ну, знаешь! — говорит Матвей, ошеломленный и возмущенный одновременно.
— Нет уж, позволь! В прошлом году он устроил нам спектакль по поводу падения дойчемарки. В позапрошлом году мы все, как идиоты…
— Перестань, Благоносец. Не срамись, — Матвей, весь скривившись, наливает себе водки, — Не знаешь — не берись и судить. Видел бы ты его этой ночью.
— А что такого особенного произошло этой ночью?
— Не хочу рассказывать. Он подыхает от страха, понимаешь?
— Нет. Не понимаю. Где гарантия, что он не разыгрывает перед нами очередной свой водевиль? Что я — Димку не знаю?
Матвей на это ничего не говорит, а только кривится еще больше и выпивает свою водку, не закусывая и даже как бы не заметив.
— Я ему верю, — говорит Маришка.
— Я тоже, — говорит Тенгиз, как бы нехотя.
— Ты, Благоносец, по-моему, просто ищешь предлога уклониться, — говорит Андрей-Страхоборец, вежливо улыбаясь, — Подчеркиваю: по-моему. Извини. Без обид, ладно?
— Ладно, -говорит Богдан.
— Ты же видишь, на что он похож…
— Вижу. На переполненный нужник.
— Ну, допустим. Но разве это не твоя работа?
— Допустим. Наверное, я должен его осушить. Но — не буду.
— Это — твои проблемы, — говорит Страхоборец, вежливо улыбаясь, — У нас — свободная страна…
— Он одинок, как я не знаю кто, — говорит Матвей с проникновенностью, совсем ему не свойственной, — Он знаешь, что мне сказал? Представь, говорит, километровый столб посреди степи. На одной табличке у него — одна тысяча тридцать пять кэмэ, а на другой — три тысячи сто сорок четыре. И я стою около этого столба. Один…
«Что вы понимаете в настоящем одиночестве, — думает Богдан с каким-то даже мрачным удовлетворением. Сказал бы я вам, что такое настоящее одиночество. Это когда никого не хочется видеть. Никогда». Но сказал он другое:
— И за километраж ты тоже ручаешься?
— И за километраж я ручаюсь тоже, — говорит Матвей вполне серьезно.
Богдан решает не развивать эту тему. Хотя ему очень хочется спрашивать и дальше. А помните (хотелось ему спросить), как он всех нас почти убедил, что появилась в Питере банда чистильщиков? Это он их так называл «чистильщики». То ли новая секта, то ли даже новые люди, зигзаг эволюции. Они, видите ли, очищали город от скверны, в первую очередь от лжецов: отлавливали их и драли ивовой лозой — церемониально, с приговором, в специальных тайных помещениях, надевши белые маски. А лозу по старинным рецептам выдерживали в уксусной эссенции. И ведь Юрка-Полиграф без малого поверил тогда, что еще год-другой, и останется он без работы. А как он придумал и сообщал всем по большому секрету: в городе исчезают люди. Не первый год уже. И — в количествах. Их отправляют в будущее. По какому-то странному, неудобопонятному принципу. А дело-то все в том, оказывается, что обнаружен летальный ген человечества, который распространяется как пожар, и вот теперь пытаются спасти хоть кого-то, хоть немногих… Маришка, между прочим, поверила и сейчас же рванулась искать этих спасателей, чтобы похлопотать о своем детдоме… Ладно. Как хотите. Я и сам не уверен, что он сейчас разыгрывает с нами спектакль. Он выдумщик, конечно, но не Тальма, все-таки, Франсуа Жозеф, и даже не Смоктуновский, Иннокентий… И вообще меня от него тошнит…
СЮЖЕТ 22/5
В этот момент с потолка (или с люстры?) камнем падает нечто тяжелое, многоногое, живое — ударяется с костяным стуком о край сахарницы, отскакивает, кувыркается и несётся стремительно по скатерти, сумасшедшим зигзагом, огибая бутылки, чашки и бокалы. Это несомненно таракан — огромный, Богдану кажется — с кулак величиной, никогда он таких не видел… черный, отсвечивающий красным, стремительный, он слаломным зигзагом мчится по столу и — словно ласточкой с берега прыгает на колени Вельзевулу и тотчас же исчезает, будто его никогда здесь и не было, будто это некое омерзительное видение шарахает всех по глазам и тут же пропадает без следа. Никто не успевает испугаться по-настоящему, но все дружно и с шумом отшатываются, а Маришка коротко взвизгивает и вместе со стулом стремительно отъезжает к стене.
