Самый жаркий день (СИ) - Березняк Андрей
– Нет, – вздохнула я. – И не может быть. Сведений из Индии почти нет, есть лишь повеление Государя и вера в его Свет. Все, что могу сказать.
Эссен задумчиво кивнул.
– Наши с Вами планы в чем-то совпадают. И успех Вашего предприятия поможет мне в моем. России нужен Туркестан, Ваше Сиятельство. Сразу по нескольким причинам.
– Прекратить набеги? Но ведь можно обойтись укреплением границы.
– Нельзя. Засеку на тысячу верст держать невозможно, поэтому дикарей нужно замирить. Да-да, дикарей, пусть они и считают себя древней цивилизацией. А у самих в ходу рабство по сей день.
– Петр Кириллович, рабство и у нас есть.
– Вы из либерально настроенных личностей?
– Ни в коем разе! Однако я – заводчица, которая очень хорошо считает, так уж вышло. И лично мне крепостное право не выгодно. Я бы и своих крестьян освободила давно, но, если это сделаю только я, толку в этом не будет.
– Без барина мужик пропадет, – отмахнулся Эссен. – Не способен русский народ без надзора и управления. Не будем сейчас затевать спор, – генерал поднял руки вверх, пресекая мои возражения. – Вернемся к Туркестану. Империя должна расширяться, графиня, и расширение это вынужденное. Англичане стремятся утвердить свою власть в Азии, и лучше иметь между исконно русскими землями и их протекторатами вот эти, – генерал махнул рукой в сторону юга, – земли, чем граница будет сразу под Оренбургом. Они мутят воду в Туркестане, они заигрывают с персидским шахом, война с которым на пороге. Гюлистанский договор давно для персов превратился в простую бумажку. А в драке всегда лучше бить первым. Есть и еще причины. Например, туркестанский хлопок и он же индийский.
Хлопок. «Химическая» часть Курятника меня этим хлопком утомить успела, рисуя какие-то фантастические картины будущего процветания, для которых необходимо это растение. Лен их категорически не устраивал. Сути я не поняла, но шутиха из ваты, пропитанной крепкой водкой[1], вспыхивала ярким огнем, сгорая без остатка, что приводило умников в восторг.
С генералом Ланжероном общение у меня не то чтобы не сложилось, но получилось каким-то водевильным. Александр Федорович являл собой образец неунывающего вояки, бесконечно уверенного в своей неотразимости. Мужчиной он и впрямь был видным, однако его затейливые комплименты и желание при каждой возможности облобызать мне руку, действовали на нервы не лучшим образом. Какого-либо участия в подготовке похода он не принимал, оставив за собой лишь бесконечные банкеты, сопровождавшиеся то вечерами воспоминаний о былых сражениях, то спорами о том, как лучше обустроить Россию. Генерал яростно противился Табелю о рангах, утверждая о его замшелости и устаревании, возразить ему никто не сумел, но мысли эти поддержки у офицеров не нашли. Все же порядок в званиях и чинах дает некое спокойствие и уверенность, а также понятную цель для продвижения по службе. Наверное, только Муравьев в чем-то соглашался с французом, но больше проговаривался о необходимости умаления дворянских привилегий и расширении таковых для податных сословий. Эти сентенции вызывали у остальных лишь раздражение, и полковник каждый раз тушевался и от продолжения своих речей отказывался. Я в такие разговоры старалась не влезать, играя роль украшения собрания, если на таковом оказывалась.
Больше же времени проводила с полковниками Некрасовым и Петровым. Эти два обера неожиданно сошлись и приятельствовали во всем, что не касалось потаенной службы «интенданта». Тут Алексей Сергеевич только морщился, но ничего не говорил. Николай Алексеевич в такие моменты хитро сверкал глазом и косился весело на меня. Я же мрачнела.
История с лейтенантом Лайдоном завершилась совсем недавно. Из него выжали все сведения, которые он мог припомнить, мы с Асланом подтвердили, что сквайр абсолютно честен. Некрасов стоял за его спиной и взглядом попросил меня выйти, но увидел лишь мрачную решимость в моем взоре. Он пожал плечами, незаметным движением достал револьвер и выстрелил в белобрысую голову. Англичанин умер, не успев даже понять, что жизнь его оборвалась. «Зачем остались?» – проворчал полковник. «Сама бы я не смогла, но его смерть на мне тоже, бесчестно и малодушно было бы сделать вид, что ничего не было», – ответила я тогда.
До запланированного начала экспедиции оставался месяц, когда прибыли «подарки» от Вяжницкого. И вот они произвели настоящий фурор.
«Милостивая Александра Платоновна, – писал мне управляющий. – Сим направляю Вам для опытов и практических испытаний передельные ружья конструкции известного Вам Семена Кутасова в соавторстве с Ришаром Готье. Француз сей оказался человеком дельным и изобретательского таланта не лишенным. Вместе с Семеном они взяли тульский штуцер 1805 года, коих с той поры сделано достаточно, и изобрели к нему капсюльный замок. Стоимость переделки выходит низкая, при нашем способе выделки, где каждый работник отвечает за свою часть, получается и быстро, и укладываемся в цену чуть более шести рублей за ружье. Но месье Ришар очень недоволен качеством тульского оружия, говорит, что подобрать одинаковые детали от одного к другому практически невозможно. Тем не менее, мы отобрали двести пятьдесят семь приличных стволов, переделали их, при этом взаимозаменяемость деталей полная, Ришар утверждает, что никто в мире такого добиться не может. Сам господин Уитни в Америке хотя и утверждает, что добился того же, но наш француз называет его подлым вруном, обманывающим публику[2].
Месье Готье съездил в Тулу и вернулся оттуда в полном гневе, утверждая, что производство там устаревшее. Если станки стоят новые, то сама работа ведется неправильно, и я с ним согласен. Паровой двигатель, установленный еще пять лет назад, ни разу не запускался. Работники в цехах проводят времени мало, в лучшем случае четверть из них присутствует постоянно. Они же мастерят по домам, где у каждого своя мастерская, а это, сами понимаете, на пригожесть получающегося оружия влияет крайне плохо. Работники в большинстве своем из государственных крепостных, живут хотя и лучше простого крестьянина, но бедно. А простая чернь им завидует и в этой малости, поэтому ненавидит оружейников люто. И даже при этом пытаются бежать, их ловят, бьют плетьми, порой до смерти.
Из этого я имел беседу с графом А., Его Сиятельство принял меня с вежливостью и уважением, а потом дал указание на обустройство нового завода в Сестрорецке, отдав под это землю рядом с государственным заводом. И согласился с моим требованием, что работники будут только наемные и на наших условиях, ибо опыт наш показал, что мысли Ваши в этом направлении верные, и мастер на жаловании трудится куда как более споро, чем подневольный. Но до постройки еще времени много, а граф А. говорит, что все это нужно было еще вчера. Он, кстати, передает Вам пожелания успехов, крепкого здоровья и свое почтение.
А вот к ружьям высылаю еще новые патроны, которые наши кудесники придумали как раз к ним. Сначала Семен измыслил делать механизм, в котором капсюли на бумажной ленте заправляются в барабан сбоку от замка, но Ришар убедил его, что так будет неудобно, а цена переделки вырастет, надежность же пострадает. Поэтому патрон с приделанным капсюлем, как на револьверном, будет хотя и дороже, но не подведет и заряжаться будет проще.
Но неприятности с бумажной гильзой Вам и самой хорошо известны: горит она плохо, дает много нагара, а остатки забивают ствол и камору. Если револьвер почистить еще просто, то винтовальное ружье сложно. На помощь пришел Гизе. Он сделал льняную ткань, особо пропитанную крепкой водкой, из нее накручиваем гильзу в специальных механизмах, донце из плотной бумаги, тоже пропитанной, и с капсюльной лепешкой. Семен говорит, что лучше будут гильзы латунные, но получаются дорогими, и машину для их выделки построить пока не удалось, а еще есть беда с извлечением ее после выстрела.
А лен сгорает почти без остатка, канал ствола остается чистым.
Когда будете рассматривать патрон, обратите внимание на пулю: она интересной формы и с углублением в донце. При выстреле донце распирает, и она сама входит в нарезы, не надо ее заколачивать. Скорость стрельбы получается отменная, опытный солдат делает до четырех прицельных выстрелов в минуту. Граф А. ворчит, что расход припасов будет огромным, но месье Готье посмел ему перечить, сказал, что лучше тратить патроны, чем солдат. Граф А. сначала покрылся пятнами красными, а потом засмеялся и француза нашего по плечу похлопал.
