Экземпляр (СИ) - Купор Юлия
— Я хочу увидеть Женьку, — твердо сказал он.
Дейзи в этот момент снова подошла к нему поближе и случайно коснулась ногой — Костю аж передернуло от того, что холод он почувствовал сквозь одежду. Дейзи была мертва, мертва насквозь, как и все, кто был на вечеринке у Векслера. Дейзи, маргаритка. Как символично, вполне в духе мероприятия. Пляска смерти — вот что это была за вечеринка. Данс макабр. Костю второй раз передернуло, когда он вспомнил, что чуть было не переспал с мертвой порнозвездой.
3
Пировали вовсю. Огромный, размером с Красную площадь, стол был заставлен всевозможной снедью — тут была и красная икра в хрустальных вазочках, и черная икра, и семга, и форель, и салаты в аккуратных фарфоровых мисочках, и красное вино было налито в высокие фужеры, в которых свет голографически преломлялся, и белое, цвета жидкого солнца, вино было арестовано хрустальными бокалами, а посреди этой роскошной гастрономической композиции высилось гигантское блюдо с копченым поросенком, который при жизни был размером со взрослую свинью. И разумеется, посреди всего этого великолепия нашелся Женька, который сидел на высоком стуле, похожем на трон, и полотенце покрывало его грудь на манер слюнявчика, чтобы, не дай бог, брызги жира не уляпали дизайнерскую рубашку, и по обе стороны от Женьки сидели две красавицы, и декольте их платьев были глубоки, и бриллианты их ожерелий блестели в свете газовых рожков, как льдинки, и Костя понял, что не пройдет и получаса, как Женька займется с этими красавицами радостным сексом, и, возможно, к ним присоединятся еще красотки, и получится в итоге целая оргия, и Косте менее всего хотелось отвлекать Женьку от грядущего удовольствия, но он должен был сейчас с ним поговорить. Сейчас или никогда.
— Жень, подойди, пожалуйста, — заплетающимся языком произнес Костя.
Женька так и застыл с вилкой в руке и не донес заветный кусочек красной рыбки до рта.
— Мне с тобой поговорить нужно. Извини, что отвлекаю.
Женька опустил вилку с кусочком рыбы в тарелку и вылез из-за стола.
— Да что случилось-то? — встревожился он. — На тебе лица нету!
Блестящие красавицы — их было пять очаровательных девушек — как одна уставились на возмутителя спокойствия. Две из них были рыженькими, две — брюнетками, и лишь одна — ослепительной, загорелой, как Пэрис Хилтон, пепельной блондинкой. В другое время Костя бы засмущался при виде таких роскошных красоток, но сейчас ему было не до них. Рыженькая и одна из брюнеток о чем-то увлеченно перешептывались. Другая рыженькая, фигуристая девица в платье с обольстительным декольте — ее грудь украшало ожерелье то ли из бриллиантов, то ли из стразов Сваровски, — ела персик, временами слизывая с пальцев липкий сок, ноготки у нее были острыми и опасными. Блондинка сосредоточенно пила шампанское, держа бокал за тонкую ножку. Ее запястья были увешаны браслетами — не меньше трех золотых браслетов точно. Что это — Картье? Или ювелирный магазин на Карла Маркса, 33, самый дорогой в городе? Золото красиво смотрелось на загорелой коже.
Костя, поняв, что еще чуть-чуть, и он свалится замертво — ноги стали будто ватными, — пододвинул к себе высокий стул и залез на него, совершенно обессиленный. Сердце колотилось, точно зверек, пойманный в капкан, а лоб — Костя провел ладонью, чтобы убедиться в этом, — покрывала холодная испарина.
— Я вспомнил все о той аварии на Соловьевском шоссе, — произнес Костя. Ему стоило большого труда выдавить из себя эту фразу. Ничто и никогда в жизни не давалось ему с таким же трудом.
— Ба! — всплеснул руками Женька. — Это все Сара, да? Вот, блин, старая кошелка. Не надо было тебе ничего рассказывать!
— Жень, она все правильно сделала, — ответил Костя и поежился — его начало основательно лихорадить, по рукам прошлась мелкая гальваническая дрожь. Он придвинулся ближе и грузно рухнул локтями на стол, обхватив лицо ладонями. — Налей мне воды, пожалуйста.
Одна из красавиц, брюнетка — Костя видел это остаточным зрением, — налила из графина воды в граненый стакан и протянула Косте. Он выпил залпом стакан безвкусной теплой воды.
— Я хочу попросить у тебя прощения, — сказал Костя, вытянув руку со стаканом, как будто собирался произнести тост.
Сам немного обалдел от нелепости этого жеста и попытался избавиться от граненого стакана. Ему на помощь пришла загорелая блондинка — она ловко выхватила стакан из его рук, чуть не поцарапав ноготком. Инцидент был исчерпан. Женька сделал большие глаза, но ничего не ответил.
Красавицы уставились на Костю — им определенно было очень интересно все, что здесь происходило. Пожалуй, самой соблазнительной из них была рыженькая в декольтированном платье. Ее груди так и колыхались, стесненные блестящим атласом.
— Я хочу попросить прощения за то, что произошло четвертого июня две тысячи седьмого года, — решительно произнес Костя. От его прежнего полупьяного косноязычия не осталось и следа. А Женька все молчал. — Я понимаю, что ничего и никогда не смогу изменить, — продолжал никем не перебиваемый Костя. — Но, Жень, теперь тебе и мне с этим жить. Точнее, мне одному. И всю оставшуюся жизнь я буду вечно слышать этот звук — звук, с которым разрушилась моя жизнь. Звук, с которым я так легко лишил жизни своего друга. Жень, я хочу попросить у тебя прощения, хотя знаю, как это нелепо звучит. Прости, что я тебя убил. Прости, что я убил тебя тем вечером.
И только сейчас причина Женькиного молчания стала понятной. Он сидел напротив Кости — слюнявчик дурацкий он снял, — а по щекам его катились слезы. Слезы капали, а Женька даже не пытался их вытереть. Он все сидел, тараща на Костю свои огромные глаза, а слезы все катились, точно капли дождя. Костя никогда не видел, как Женька плачет. Он видел его побитым, избитым, с окровавленным лицом, с подбитым глазом и расквашенной губой, но он ни разу не видел, как Женька плачет. И это было так чертовски странно.
— Ты чего? — дрогнувшим голосом спросил Костя, который решительно не знал, что делать.
Тут Женька одним рывком подскочил со своего места — красавицы в один голос ахнули — и оказался рядом с Костей.
«Он меня сейчас ударит?»
Но вместо этого Женька порывисто обнял Костю за плечи, и навалился на него всем телом, так что Косте стало трудно дышать, и сильно стиснул его в своих крепких, как арманьяк, объятиях. Наконец Женька отклеился от Кости и встал, опершись кулаком о стол.
— Со мной чего только не делали, ты же знаешь, — признался Женька. — Как меня только не калечили. Ты единственный из всех, кто попросил у меня прощения.
— Но я не просто тебя искалечил, я тебя убил!
— Я знаю, — дрогнувшим голосом произнес Женька — глаза его до сих пор были красными от слез. — Я знаю.
Одна из брюнеток достала откуда-то платочек и пару раз в него всхлипнула.
И эта мучительная сцена продолжалась бы бесконечно долго, но тут в поле зрения появился встревоженный фон Хоффман — стекла его очков сердито блестели, отражая неяркий свет газовых ламп.
— Господин Григорьев, — жеманно произнес фон Хоффман, — вас желает видеть его величество, и немедля.
— Я… — пролепетал Костя. — Боги, нет. Только не это.
Но фон Хоффман уже сделал командирский жест, приглашая следовать за ним, и ослушаться Костя не мог. Выпитое спиртное и усталость вкупе с перенесенным потрясением давали о себе знать. Костю бросало то в жар, то в холод — по всему телу гуляла мирозданческая слабость, из-за которой трудно было передвигать ноги, будто бы налитые свинцом. Наконец они оказались в огромной зале, где на круглых столиках стояли свечи в канделябрах, а стены были увешаны зеркалами, обрамленными вычурными рамами с завитушками, и эти зеркала множили яркий свет, отчего в огромной зале было катастрофически, до рези в глазах светло. Векслер стоял возле окна, задернутого пунцовой портьерой, невидящим взглядом смотрел куда-то вдаль и курил папиросу — Костя, хотя доподлинно не знал, готов был поклясться, что это «Герцеговина Флор». На заднем плане маячил Блаватский, он был повернут спиной к присутствующим и ругался с кем-то по мобильному телефону.
