Любовь Овсянникова - Нептуну на алтарь
— Да я уже с ним поругался!
— Ну вот тебе! Так идите мириться. А нам Зинаиду Сергеевну позовите, — и я сказала ему о цели визита.
Газовщик, услышав разговор о столь серьезном деле, как гибель линкора, быстренько вспомнил о совести, распрощался и ушел восвояси.
Кстати, касаемо Зины надо было в самом начале сказать вот что: внешне я ее хорошо помнила сызмалу, часто встречала на улицах села, еще когда ходила в школу. Всегда замечала и любовалась ею, выделяя среди других славгородских красавиц как самую утонченную. Эта женщина была высокого роста, как и все Ивановские, стройная, с пышными туго вьющимися волосами, с какой-то особой женской красотой и приятной, как у Александра, какой-то снисходительно-печальной улыбкой.
Мы уселись под хатой, куда доставала тень густого яблоневого сада, кольцом обнимающего небольшой нарядный дворик. В углу сада, прячась под его наклонившимися кронами, стояла живописная будочка для летних ночевок.
— А вы знаете, Юра предчувствовал свою смерть, — вдруг сказала Зина, даже не подозревая, что сообщает весьма интересные сведения, словно молнией осветившие мне мое собственное далекое детство.
Ведь я уже знала об этом со слов Оли Столпаковой, услышанных в свои девять лет и хранимых в памяти совершенно нетронутыми, не потревоженными никакими попытками передать их другим людям, в законсервированном виде. И помнила портрет в черной раме, висевший в их доме, и о последнем Юрином письме к Нине, написанном 19 октября 1955 года. Но помнила это как нечто витающее вокруг моей собственной души, ненужное остальным, не востребованное ими, что остается только со мной. Так помнят подобранного и где-то в гаражах-сараях втайне выхоженного котенка, пристроенного затем у чужих людей, первые стихи, первые открытки от мальчиков, первую падающую звезду. Так помнят то, чего по сути не существовало, а только было оно прочувствованно душой, как помнят пригрезившееся¸ возможно выдуманное — если не тобой, так другими. Ну кому из взрослых кажутся важными эти призраки детства?
И вдруг слышу такое от Зины, слышу сейчас, сегодня — спустя полстолетия! Оказывается, это не просто было сказано-рассказано мне летним днем в минуты досуга, но реально существовало и пропахало людские судьбы, оно важно и памятно для многих, оно значительно. Все, что я знала, — происходило всерьез. Это судьбоносно даже для истории моей страны!
— Откуда вы знаете? — спросила я, кое-как свыкаясь с бурей ошеломлений в мыслях и сердце.
— Из его письма.
Ну конечно, именно так и рассказывала Оля! И еще было письмо Нине о сне, вещем сне!
— И… это письмо… Оно у вас сохранилось? — мой голос слегка охрип от волнения.
— Нет, я его сожгла.
— Зачем?!
— Ну… я это сделала не сразу, хотя об этом просил сам Юра.
— Зачем? — еще раз спросила я.
— Видимо, хотел избежать возможных насмешек, когда вернется домой живым-здоровым. Я так себе объяснила. Да я бы все равно сохранила его! Но… позже испугалась атмосферы секретности вокруг линкора… Понимаете? Нас ведь просили не болтать…
— Жаль…
— Теперь понимаю, что и Юра опасался чего-то тайного… — Зина чувствовала себя несчастной, вот трусиха — взяла и уничтожила такой важный документ… — Да вы не думайте, я его наизусть помню! — и Зина, прикрыв глаза рукой, продекламировала: — «… а еще мне был сон, будто я попал в яму, где сидела Нинина мама. Попробовал выбраться, но не смог, так и остался в яме. Зина, подготовь ко всему, чтобы ни случилось, маму. Обо мне не думай».
— Откуда это у него, Господи милосердный…
— Он смалу был такой, — выводит меня из потрясения Зина. — Когда-то, помню, в воскресенье мы с Верой решили пойти на ставок искупаться. Собрались капитально: взяли мыло, полотенца, свежую одежду. У нас ведь бань не было, — поясняет для меня Зина. — Летом мы часто в ставке мылись.
— Да, я помню.
— Ну вот. А тут Юра увидел наши сборы. И как прицепился, чтобы мы не ходили туда, ну хотя плач. «Почему?» — спросила у него Вера. А он отвечает, что, дескать, там будет много воды. «Так то же ставок, он весь из воды!» — прикрикнула на него Вера, чтобы не выдумывал и не морочил голову. Мы, конечно, не послушались его. «Идите, идите, но хоть не купайтесь», — бросил он нам вдогонку.
— И что же случилось?
— Что делать? — продолжала Зина, не обратив на меня внимания. Она рассказывала, мастерски передавая диалоги в интонациях действующих лиц. — Купаться мы не стали, а сидели и смотрели на других, просто отдыхали. Вдруг к нам донеслись тревожные крики, шум-гам. Все купальщики начали бежать в одно место — к плотине. Оказывается, мальчик утонул. Здесь недалеко жила семья железнодорожников, они обходчиками работали, так вот это был их сын. Какое уж там купание? Мы с сестрой летели оттуда домой, как ошпаренные.
— А Юра что?
— Ничего. Сказал, чтобы впредь слушались его, так как это мог бы быть кто-то из нас, — Зина нахмурилась, помолчала. — Да что там в жизни?! Вот он уже и мертвый давно, а в снах нам советы подает, подсказывает. Теперь, правда, реже, а поначалу почти еженощно снился. И что ни скажет, то сбудется. Верите?
Верила ли я? Я не знала, что ответить. Муж моей сестры — близкий человек, которого я хорошо знала, — тоже трагически погиб 2 сентября 1999 года. А перед этим сказал нам, что ему был сон и он скоро умрет. Молодой и здоровый, не суеверный, оптимист, на веру никакой галиматьи не брал, а вот проснулся и сказал такое. А оно и сбылось.
Так же было и со Светой Светловой, школьной подругой моей сестры. О ней знают в Славгороде почти все. Еще в детстве цыганка нагадала ей смерть от воды. И что? Как ни берегли ее родители, а все равно утонула. Это случилось в туристическом походе, при переходе через мелкий горный ручей, в котором воды было по косточки. Споткнулась, упала и захлебнулась.
Моей двоюродной тетке, Надежде Григорьевне Бараненко, какая-то гадалка сказала, что она умрет от безответной любви. Так и произошло — повесилась, когда Гриша Кобзарь бросил ее, узнав о беременности.
Как понять? Выход из болезни предусмотреть можно, из сложной ситуации — тоже. Можно заснуть и решить задачу, т. е. можно во сне воспользоваться намеком подсознания, найти то, над чем долго и напряженно размышляешь. А как быть с непредусмотренными случаями, которые от тебя не зависят, если ты не играешь в их развитии никакой роли, а попадаешь под косу смерти? Это оставалось без моего понимания.
Я спросила о поездке в Севастополь — кто ездил, когда.
— Мы ездили: я, Вера и наша мама. А было это 18 мая 1956 года, — а дальше Зинаида Сергеевна рассказывала так, словно это было не с нею, отвлеченно…
Стояла погожая весна, изобиловал молодой зеленью май, цвели сады. Возле моря, непривычно ароматного, резко пахло цветами с гор, выстиранными облаками и свежестью небесной высоты, еще чем-то непонятным.
Из окна инкерманской квартиры Марии Аврамовны Кириченко, у которой остановились родственники Юрия Артемова, виднелся, почти закрывая горизонт, холм, на котором разместилось кладбище «новороссийцев». Оно звало их. И они сразу после приезда отправились туда, только сумки оставили дома.
Здесь ли Юра, в этой ли земле нашел вечный покой? Этого они не знали, как и по сей день не знают — утонул он или умер от травм. Были настолько убиты горем и растеряны, что даже не подумали пробиться к высшему флотскому начальству, как делали другие, и хоть о чем-то расспросить. Но что бы им ответили, что бы показали — поверхность моря, рябь, волны, ветер над волнами? Только спустя год линкор подняли наверх и перевернутым отбуксировали в Казачью бухту. Там сняли оружие и порезали на металлолом. Кто остался внутри корабля и что содеялось с их останками — неизвестно. А тогда на дне Северной бухты еще только проводили подготовительные работы и в ходе этого иногда поднимали тела, узнать которые уже было нельзя, разве что по особым приметам или деталями одежды. Да и то…
Побыли они на кладбище, между могилами походили, много плакали, читали надписи, еще самодельные, явно оставленные родными погибших. А сами ничего о Юре не знали…
Дома Мария Аврамовна приготовила ужин, чтобы помянуть Юру, которого тоже любила и оплакивала. Женщины засиделись, заговорились. Вот тогда и наслушались Вера Сергеевна рассказов о том ужасе, какой пережил весь Севастополь в связи со взрывом флагмана. Если уж для посторонних эта трагедия была такой страшной, то какой же она оказалась для него, для ее Юры?
— Сыночек, дитятко мое несчастное, крошка моя, за что?.. — плакала и причитала она в течение вечера. Но она так устала от горя, что голос ее едва шелестел, в нем уже не было ни вопросов, ни укора, лишь тяжелые горевания.
А ночью она разбудила Зину, свою сестру:
— Вставай, пошли, меня Юра зовет!
— Ты что? — Зина увидела белые бессмысленные глаза и сразу поняла, что перечить нельзя: — Пойдем, не волнуйся, только позже. Рано еще, темно на улице.
