Гримуар - Петр Семилетов
— А у наших соседей аномалия есть? — спросила Маша.
— Мы к одним не смогли попасть, никто не открыл, а к другим еще не успели.
На прощание один из ученых дал телефон некой Ирины Кузнецовой, которая из секции.
И вечером у Слободских появился резон с соседями завести знакомство, вернее так, наметить — пойти к ним спросить, ловит у них телевизор или нет. Ведь в чем заковырка? Если у дяди Егора телевизор не может ничего принимать из-за магнитной аномалии, то зачем ему телевизор и антенна?
— Он пробовал, но сдался, — предположил Дима.
— Тогда он спрятал бы телевизор подальше.
— Почему? Всё как у людей.
— Типа, к нему приходят люди, и задают вопрос — а чего у вас телевизора нет? И он чтобы не отвечать каждый раз, оставил стоять как есть?
— Ну вроде того.
Заборы соседей подымались по склону кривыми деревянными зубьями дракона. За ними Слободские время от времени видели самих соседей — здоровкались, махали друг другу руками, но большей частью просто отмечали их присутствие. Есть жизнь за забором. К тому же, стоит человек раком, к тебе тылом, редиску из грядки вырывает — не будешь же его приветствовать!
Вместо того, чтобы дожидаться случайной встречи, Маша пошла знакомиться с соседями естественным образом, вечером, через калитку. Дима остался дома, он был стеснительный и надел свитер. Еще и мерзляк! Впрочем, похолодало. Маша отправилась к тем, с кем чаще всего здоровалась через забор.
— Так вы племянница Егора Викторовича? — спросила пожилая женщина в синем спортивном костюме. Валентина Георгиевна посочувствовала Маше, дядя ее был человек тихий и вежливый, а телевизор у них ловит хорошо, если надо одолжить спички или соль заходите, а вот на участок может зайти мальчик Юра, так гоните его, он сумасшедший, и ни в коем случае не пускайте в дом.
— А что за ним, никто не смотрит? — Маше стало интересно, что за мальчик лазает по чужим участкам.
— А кто его знает? Мы никак не поймем, чей он. Но его уже какое-то время не видать.
— Чем же он странный, этот Юра?
— Во-первых, непонятно, как он появляется. Ну может, перелазит через забор, но у нас он высокий. А потом, ну вот однажды такое. Собака наша во дворе лает, мы выходим, а Юра сидит на яблоне и зубы скалит.
— Смеется?
— Нет, зубы скалит, как зверь. Даже страшно стало, знаете?
Маша кивнула.
— А потом спрыгнул, засмеялся, и как-то боком ускакал. И опять, непонятно куда делся.
— Странно, — Маша почесала нос.
— Иногда приходит, просит покушать.
— А вы что же?
Тут соседку позвали, разговор закончился.
Слободские решили наконец разобраться с чердаком. Вдруг там металлолом, и он влияет на прием сигнала и вызывает магнитную аномалию.
— Зачем стаскивать металлолом на чердак? — удивилась Маша.
— Ну всякое может быть, дядя же был с придурью, — ответил Дима.
— Я не знаю, в чем эта придурь проявлялась.
— Ну вот видишь.
На следующий день Маша пошла на Бастионную в овощной, а когда вернулась, то услышала резкий высокий голос:
— Опьянела, опьянела, закружилась голова…
Звучало с чердака. К его отворенному люку в потолке, из коридора была приставлена лесенка. Голос пел:
— Ах кому какое дело…
Наверху горел тусклый свет.
— Что происходит? — Маша посмотрела вверх. Пение прервалось, в прямоугольнике появилась темным контуром голова Димы:
— Нашел патефон. Классная штука! Чемоданчик. Открываешь. Вставляешь ручку, крутишь, заводишь, он играет, электричества не надо. Там коробочка с иглами, как портсигар. Залезай, покрути сама.
И Маша крутила ручку, вынимала из конвертом толстые, из шеллака пластинки в паутине царапин, ставила массивную округлую головку с иглой, и патефон пел, пел, пел на разные голоса. Невыносимые оперные теноры сменялись разухабистыми песнями, наверное под них прежде танцевали, а с одной пластинки даже грянул первобытный джаз.
А потом они нашли рукописную книгу «Гримуар», чудовищный, невиданный гроссбух, и ватманы, расчерченные пентаграммами, таблицами, буквами — знакомыми и неведомыми, и самодельные картонные веера, поверх которых тушью или чернилами были нанесены символы, числа и буквы, а также веера совсем сложные, хитро склеенные, где сегменты могли выдвигаться на произвольную длину, независимо от соседних. Слободские поняли, почему дядю Егора считали странным.
В «Гримуаре» тоже были пентаграммы, пентакли, таблицы, но больше тексты — иногда сплошным набором букв по всей странице, иногда геометрическими фигурами. Там, на чердаке, под желтой лампочкой, что свисала с потолка, Дима, раскрыв книгу, читал вслух:
— Открыто Ди. Вызов восьмой. Базм ило и та пирипсон…
— Билиберда полная, — Маша тоже заглядывала в книгу, повторяя оттуда:
— Сатор, арэпо, тэнэт…
Отпуск кончился, а Диму по сокращению уволили с работы, и Маша, дабы его поддержать, неожиданно купила ему, за последние семейные деньги, в подарок Денди, и Дима вместо пробежек по городу в поисках работы, днями и даже ночами — покинув супружеское ложе — играл на приставке, а картиджи брал у своего приятеля Миши. Несколько раз Маша, вернувшись с работы, заставала Мишу в гостях — муж и его друган сидели за приставкой и проходили какую-то игру про боевых жаб.
А однажды она пришла, а Дима сидит сам, один, перед включенным телеком, но на экране не игра, а серый шум помех, и Дима завороженно повторяет:
— Пф, пфа, фа, тал, ма, нек.
— Ты чего? — тронула его за плечо.
Он словно очнулся:
— Да так, балуюсь. Пытаюсь медитировать и повторяю строчку из Гримуара. Специально ее заучил.
Замелькали дни осени, Диме вроде бы обещали работу, но не раньше ноября, теперь для затянувшегося отдыха был повод законный, в субботу Дима ездил на Чоколовку совмещал два дела — заходил к тестю и теще, а потом встречался с Мишей и шел с ним на радиорынок менял пройденные или плохие картриджи на новые.
Однажды, передав родителям приветы и испеченный пирожок со смородиной, Маша осталась дома одна. По стеклам окон и осыпавшейся в саду листве застучал дождь и перестал, снова тишина. Иногда раздавался глухой стук — то падало яблоко или орех, катился по склону или задерживался в жухлой траве. Слободские всё намеревались собрать урожай, но падалица так оставалась лежать и портиться, супруги подбирали разве что особо целые плоды, на виду. Убеждали друг друга, что в следующем году займутся садом.
— Главное деревья побелить! — учил Дима, памятуя отрочество в
