Белый крестик - Миллер Андрей

— Я приукрасил город в своих стихах, безусловно. Ну, какой там «тропический Рим»? По сути это даже и не город. Скорее деревенька… но очень необычная. И там живёт необычный человек: по имени Аба-Муда. Вот его-то я описал в точности. Огромный жирный негр, с головы до ног увешанный драгоценностями… человек с глазами Кого-то очень старого и очень мудрого. А может, даже «Чего-то». Не человека, одним словом. Он колдун. Пророк. Нечто за пределами нашего понимания… Аба-Муда тепло меня встретил. Мы обменялись подарками, хотя в стихах я написал лишь о том, который сам ему преподнёс.

О, эти-то строчки даже засели в голове Инсарова. «Я бельгийский ему подарил пистолет и портрет своего государя». Пистолет и в этом деле играл большую роль. Правда, не бельгийский…

— Потом я побывал в гробнице святого покровителя города. В неё нет нормального входа: лишь узкий лаз. В который даже мне, худощавому, невозможно было протиснуться одетым. Согласно местному преданию, лишь чистый душой человек способен забраться в гробницу и благополучно вернуться оттуда. Грешник же неизбежно застрянет и погибнет в страшных мучениях.

— Позвольте угадать: вы всё-таки выбрались?

Гумилёв рассмеялся, да и сам Инсаров тоже. В ответ на жест, вопрошающий о возможности заново наполнить чарки, Пётр Дмитриевич возражать не стал. Хотя и согласия своего явно не выразил. Так или иначе, поэт налил им обоим ещё.

— Совершенно верно, Пётр Дмитриевич. Хотя праведником себя никак не назову, даже в те годы, но чистая правда: я выбрался. Впрочем… мне кажется, что секрет той гробницы на деле-то состоит совершенно в ином. Она не просто проверяет человека. В определённом смысле… гробница его меняет. Я вышел из неё совсем не таким, каким вошёл.

Следователь задумался: а не может ли именно Гумилёв быть той сущностью, которая наделила преступников необычным даром? Нечто подобное в его практике уже случалось. Тогда Пётр Дмитриевич на ключевую фигуру поначалу никакого внимания не обратил: а стоило, ох как стоило… Теперь он стал гораздо умнее. Уж сколько лет минуло!

— Хотите сказать, что обладаете некими особыми способностями?

— Ну, по крайней мере, я неплохой поэт! — он вновь звонко смеялся. — А это способность, без сомнения, особая. Ладно, шучу… понимаю действительную суть вашего вопроса. Но не уверен, как правильно отвечать на него. Может статься, кое-что ещё узнаете об этом... Вы, Пётр Дмитриевич, в некотором роде борец с нечистью, да? Выражение из пошлой литературы, конечно, но оно достаточно точное. Так вот, мы с вами в этом похожи. И я говорю не о внутренних демонах поэта, отнюдь.

Инсаров вдруг разобрался в том странном ощущении, которое оставлял монолог Гумилёва. Определённо, поэт хотел о чём-то рассказать, действительно хотел. Но… не мог. Возможно, не доставало решимости, хотя для дважды кавалера Георгиевского креста это несколько странно. Или он связан какой-то клятвой? Может быть, тайна просто-напросто не принадлежит ему самому?

Не хотелось об этом человеке думать плохо, но Инсаров всё-таки сменил свою позу так, чтобы дотянуться до рукоятки револьвера при случае было удобнее. Пётр Дмитриевич не таскал с собой какой-нибудь новомодный «Маузер», больше подходящий лихому кавалеристу, нежели следователю. И уж тем более — не использовал военный «Наган».

Нет, он носил старый «Смит-Вессон», проверенный временем револьвер, которым полицию вооружали ещё во времена его молодости. «Номер три», он же «русская модель», 4,2-линейный. Армия отказалась от таких ещё двадцать лет назад, а в прошлом году «Номер три» даже сняли и с вооружения полиции. Но Инсаров очень неохотно расставался с привычками.

Ладно: рано думать о револьвере. Пальцы правой руки играли с навершием любимой трости — выполненным в редкой форме головы крокодила. Тоже старая привычка. Трость в комнату-то обыкновенно не несут, но Инсаров себе подобную неучтивость позволял. В конце концов, его коллеги и подчинённые вовсе не блистали манерами.

— Занятая вещица. — Гумилёв, наверное, только теперь заметил трость. — Крокодил? Изображён весьма натурально. Знаете, такая же бестия едва не сожрала меня в водах Уэбы. Но это другая история, с нашей сегодняшней она никак не связана.

— Полагаю, так и есть. Николай Степанович, вы наверняка слышали о той серии вооружённых ограблений, что уже описана в газетах. После гибели полицейских, увы, она не могла туда не просочиться… в Департаменте люди не безгрешны. Делятся информацией. Так вот, у меня есть основания полагать: вы владеете некими сведениями, которые могут помочь следствию.

Поэт нисколько не изменился в лице, однако чарка застыла на полпути ко рту. Задумался.

— Вот оно что. Выходит, моё предположение оказалось совершенно верным… Хорошо, Пётр Дмитриевич: давайте поговорим об этом. Но есть у меня такое ощущение, что мы с вами рискуем напиться. Причём раньше времени. Этот разговор неплохо бы продолжить на свежем воздухе.

Идея была неплохой. Инсаров уже уверился, что выведший на Гумилёва след — не просто зацепка, а настоящий ключ к раскрытию дела.

Глава четвёртая: в которой Пётр Дмитриевич вспоминает, как дело начало распутываться

Иногда клубок, который представляет собой преступление, поддаётся с большим трудом. Приходится тщательно собирать улики, играть в кошки-мышки на допросах, проверять версии — которые оказываются ложными… В этот раз всё вышло иначе. Хотя сказать, будто разгадка упала прямо в руки Инсарову, словно с яблони — тоже нельзя.

Просто события развивались как-то сами по себе. Следователю оставалось за ними поспевать да сохранить голову на плечах.

Проверка схожих происшествий шла, но очень медленно: больно много стало преступлений в городе. Осмотр места происшествия и опрос свидетелей не дали практически ничего. Толком описать налётчиков никто не смог, существенных улик они не оставили. Ну, несколько отчётливых следов обуви. Гильзы внутри салона: человек, который стрелял в потолок и убил посетителя, пользовался «Маузером», причём необычной модификации. Патрон — не 7,62х25, а 9х25 миллиметров; как объяснили Инсарову коллеги — экспортный вариант. Австрийцы отправляли такие в Южную Америку, азиатские страны, а также в Африку.

Улика, конечно, но никак не тянущая на самостоятельную зацепку. Со времени начала войны в Петербурге появилась масса совершенно разнообразного оружия. И официально, и в качестве трофеев, и нелегальными путями… мало ли?

Одно стало ясно: в полицейских стрелял на улице другой налётчик. Его гильз на мостовой не нашли. А раз уж после чудесного оживления бандит не удосужился собрать с неё собственные мозги — уликами также едва ли озаботился.

— Надо полагать, стрелял из револьвера? Можно это определить по пулям?

— Хлопотное дело, Пётр Дмитриевич: деформировались, частичная фрагментация… попробуем, конечно… — интонации эксперта как-то не внушали Инсарову особой надежды.

Невинно убиенного опознать так и не удалось. От лица почти ничего не осталось, на теле особых примет не было, отпечатки пальцев не значились в картотеке. И его, похоже, никто из близких не искал: по крайней мере, пока соответствующего заявления о пропаже не поступило. Иногородний? Или даже иностранец: одет убитый был очень хорошо. Но такой костюм из импортной шерсти вполне могли сшить и в Петрограде. Или в Москве. Или в Одессе. Хотя какая разница? Ясно, что жертва случайная, расследованию ничем не поможет. Увы, не до того…

Нужна была хоть какая-то зацепка, но за несколько дней не появилось ничего. Между тем преступление широко обсуждалось в прессе: налётом никого не удивишь, но гибель сразу нескольких городовых в центре города — иное дело.

Жертв в итоге оказалось четыре: тяжело раненный полицейский тем же вечером скончался в Мариинской больнице. Начальство, разумеется, требовало результатов. Пётр Дмитриевич из-за этого давления даже немного позабыл о мистической составляющей дела. Тем более что не имелось никаких идей, как к ней подобраться.