Белый крестик - Миллер Андрей
Вероятно, в той африканской гробнице поэт получил какую-то особую метку: до его души Эфраим добраться не сумел. Удивительный дар картёжника не толкнул Гумилёва на скользкую дорожку — благодаря иному дару, преподнесённому Кем-то более древним и могучим. Но от знаний, коими на поверку не столь уж сладко обладать, это никак не освобождало.
— Совершенно точно знаю: именно пуля меня в итоге ждёт. Лет через пять, уже в совсем другой стране — одновременно и родной, и чуждой. Я мог бы беречь свой давнишний выигрыш для этого часа: надёжное спасение. А того легче и просто убежать от подобной судьбы: хоть обратно в Африку, в Шейх-Гуссейн… но я, Пётр Дмитриевич, не желаю.
Инсаров превосходно его понимал. Лет десять назад — не понял бы. А теперь… теперь он просто крепко пожал поэту руку.
— Я полагаю, Николай Степанович: после той гробницы иначе относиться к жизни вы просто не можете. Это в своём роде правильный путь.
— И я так думаю. Потому снова еду на войну, хотя наперёд знаю: ничего хорошего Отечеству она не принесёт. И самому-то Отечеству осталось очень недолго… около года. Распорядитесь этим знанием, как посчитаете нужным.
Инсаров не знал пока, как поступит. Не хотел об этом думать. Пока он не сложил с себя долга службы Российской империи, как и сам Гумилёв. А там… кто знает, как сложится? Их руки разжались; поэт водрузил высокий цилиндр на голову и зашагал прочь.
А на ходу, ни к кому напрямую не обращаясь, Николай Степанович отчётливо произнёс несколько стихотворных строк. Те самые строки, которые Инсаров вспоминал ещё много раз — хоть к поэзии так навсегда и остался холоден:
Пусть смерть приходит, я зову любую!
Я с нею буду биться до конца
И, может быть, рукою мертвеца
Я лилию добуду голубую…
